Элизабет Гиффорд - Добрый доктор из Варшавы [litres]

– Вы ждали меня в темноте?

– Ну а вы как думаете? Разумеется, полдесятого было уже темно.

– Но я был там полдесятого утра! И прождал вас не один час.

– Вот как. – Теперь уже она не знает, что сказать. – Вы меня ждали? Кто же назначает свидание в полдесятого утра? – Она все еще сердится, но голос уже немного смягчился.

– София, извините ради бога. Я думал, что объяснил вам. По вечерам я работаю. И свободен только утром.

Он кладет трубку и широко улыбается, лицо его сияет. Это было просто недоразумение. Он снова увидит ее!

Они встречаются у фонтана в Саксонском саду в полдень. Уж полдень-то ни с чем не спутаешь. Осеннее солнце не греет, но светит ярко, над огромной чашей фонтана в брызгах воды висит маленькая радуга. Сквозь колоннады на Саксонской площади видно, как сверкают на окнах дворца желтые и золотые искорки. София приходит в пальто с маленьким меховым воротником, щеки раскраснелись от холода.

Преодолев первоначальную неловкость, после небольшой заминки они продолжают разговор, начатый у Розы на вечеринке. Будто и не было этих долгих недель. Заговаривают оба одновременно и тут же умолкают, стараясь уступить друг другу:

– Говорите вы первый.

– Нет, пожалуйста, начинайте вы.

Они идут по улице мимо облетевших деревьев, между двумя рядами белых статуй, которые будто подают им таинственные знаки. Незаметно для себя пересекают Театральную площадь и оказываются в старом городе.

Он находит ее маленькую руку и больше не выпускает ее, пока они бредут по каменным ступенькам, ведущим к реке.

Он говорит ей, что у нее глаза цвета неба. Как поэтично, отвечает она. Вот бы и ей придумать в ответ что-нибудь поэтичное. София останавливается на ступеньке и внимательно смотрит Мише в глаза. Они пивные, придумывает она, пивного цвета с крошечными искорками, зелеными, как бутылочное стекло.

По широкому речному простору пробегают золотистые и сиреневые блики солнца. Остаются позади очертания старой Варшавы с ее средневековыми зданиями, впереди за деревьями видны дымоходы промышленной Праги. Ветер с востока, как всегда холодный, срывает последние листья с ив на другом берегу. Миша обнимает Софию, распахивает куртку, чтобы укрыть ее как можно лучше.

Внезапно она быстро встает на цыпочки и прикасается губами к его щеке. Он чувствует ее мягкие губы на своей шероховатой коже. Его тянет к ней, как магнитом.

На поцелуй он отвечает поцелуем, потом еще одним. Какой тусклой и незначительной была его жизнь до нее. Он всегда будет желать этих поцелуев.

Утром восьмилетний Эрвин выходит с фабрики. На ярком дневном свету его голубые глаза начинают болеть и слезиться. Всю ночь он провел в жарком цехе, следил за тяжелым прессом, который с шипением опускался на раскаленный металл и расплющивал его. И каждый раз именно Эрвин приводил все в движение, нажимая на черную кнопку.

Устроиться на фабрику мальчик додумался сам. А теперь шагает по мощеной улице, и ему приятно ощущать тяжесть монет на дне кармана. Хозяева магазинов, с пейсами, в длинных габардиновых пальто, открывают скрипучие деревянные ставни, чтобы свет проник в их крошечные, темные как пещеры лавочки, заполненные тряпьем, сковородками или ржаным хлебом. Над лавочками самодельные вывески, предлагающие все, что душа пожелает, только вот в нынешние времена купить эти нужные товары зачастую бывает не на что.

Мама скоро проснется и не найдет его, но когда она увидит, что он принес… Он покупает буханку темного ржаного хлеба и большую копченую рыбу. В животе урчит от голода, но он хочет донести хлеб до дома в целости и сохранности.

Эрвин не спеша заходит в мрачный угольный сарай. Там темно и пыльно, будто на дне угольной шахты. Косые лучи проникают в щели между досками, и в их холодном свете видны висящие в воздухе мелкие частицы антрацитовой пыли. Рядом с черной печкой, чумазые и лохматые, спят его сестры. Старший брат только проснулся и сидит, озираясь вокруг.

Мама грустная, худая, в ее лицо въелась угольная пыль. Она подкидывает в горящую печку кусочки антрацита. Но стоит отойти от печки на два шага, почувствуешь такой же холод, как на улице.

Когда отец был жив, мама была красивой и мягкой. Отец смешил их всех рассказами о людях, с которыми ему приходилось сталкиваться, работая носильщиком на улице Налевки, о вещах, которые носил на спине. В то время у их семьи еда была на столе каждый день, и спали они на кроватях.