Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Человек — удивительное по своей натуре существо. Привыкает ко всему, пожалуй, даже легче, чем бессловесная рабочая скотина. Вот взять хотя бы здешние земляные работы. Из поколения в поколение передавались однообразные приемы крестьянского труда. Крестьяне отличались медлительностью, неторопливостью. Теперь крестьянину надо было выполнять совсем иную, непривычную для него работу. И делать ее по-иному. Это было равносильно тому, как если бы вдруг пришлось сгибать колени не вперед, а назад. На первых порах люди чувствовали себя разбитыми, надломленными, но постепенно освоились. В них трудно было узнать прежних увальней. Проходили недели, месяцы, и крестьяне освоились с новой обстановкой, втянулись в непривычную работу, будто всю жизнь только ею и занимались. Даже не верилось, что еще недавно они собирались разрушить дамбу…

Привыкли они и собирать всякие корешки и растения, как это делали в стародавние времена их предки, борясь за существование. Ранним утром изо дня в день отправлялись они в поле и на берег Тисы. Вот каков по натуре своей человек! Но беда в том, что если бы даже все члены семьи от мала до велика поголовно устремились за скудными дарами природы, то и в этом случае им бы все равно не собрать столько, чтобы хватило на зиму. Вслед за скотом смерть стала косить и людей.

Особенно много погибало малолетних детей. От однообразной пищи — мяса без хлеба — у детишек начались поносы, которые нельзя было ничем остановить. Они приводили к полному истощению. Когда появились первые смертные случаи, люди впали в отчаяние, решив, что это холера. Вспоминались давние истории про эту страшную болезнь; нашлись еще старики, пережившие эпидемию холеры в 1831 году. Рассказы очевидцев наводили ужас. Люди совсем отчаялись.

Сельский писарь приказал глашатаю созвать крестьян. Когда все собрались, он сообщил, что, по данным санитарного обследования, в округе холеры нет и в помине. Но сколько писарь ни старался, убедить ему никого не удалось. Ничего не дали и его призывы соблюдать должную предосторожность и не объедаться парным мясом. Ведь хлеба-то писарь крестьянам дать не мог. А коли так, чего попусту барабанить и созывать народ? Человек все равно ест то, что у него имеется.

Мало-помалу крестьяне все же уразумели, что это вовсе не холера, а хворь, вызванная отсутствием хлеба. А когда поняли, то даже самые безвольные, те, что сидели сложа руки, покорившись неизбежной судьбе, уготованной им стихийным бедствием, стали присоединяться к усердным собирателям корешков. Осеннее солнце если и выглядывало порой из-за туч, то уже совсем не грело. На солнышке теперь не высушишь корешки и дикие плоды. Их сушили в сенях и на печи. Неизвестно откуда взялись старинные ручные мельнички: по вечерам на них перемалывали сухие коренья. Из этой необычной муки выпекались колобки, лепешки и коржи. Водяной орех собирали и варили, у него было съедобное сладковатое на вкус мучнистое ядро.

Крестьяне, столетиями знавшие только землю и не интересовавшиеся больше ничем, как ни странно, именно в эти тяжкие для них дни стали внимательно прислушиваться к тому, что происходило в окружающем их огромном мире. За многие годы и даже десятилетия сюда не доходило столько вестей и всевозможных слухов, как в эти несколько недель или месяцев. Кто распространял эти слухи? Где находился источник? Возможно, этим источником было соседнее село Чейте или разбросанные по всей степи хутора? Слухи ползли из дома в дом, с одной улицы на другую. Необузданное людское воображение настолько их преображало, что они становились поистине фантастическими. Но люди верили слухам и даже в самых неправдоподобных находили для себя что-нибудь утешительное. Король, мол, обещал прислать сто тысяч мер пшеницы. Нет, вовсе не король, а сам Кошут. Вернее, он хочет прислать, но только вот господа не позволяют. Говорят, пусть, дескать, побольше народу перемрет, а то слишком много поразвелось. Про бетяров Шандора Рожи говорили, что они напали на огромные зернохранилища в Сегеде и весь хлеб роздали беднякам.

Крестьяне никогда не ждали ни от кого помощи, никогда не верили, что кто-то придет на выручку, а тут вдруг поверили и приободрились. То и дело с надеждой всматривались они вдаль: вот-вот-де подоспеет помощь. А когда помощь оказалась незначительной, снова обратились к земле, единственной кормилице, ибо на что еще им было надеяться?

Все холоднее становилось дыхание осени, все острее чувствовался голод. Однако вспаханные поля кое-как удалось засеять — и слава богу. И хотя окружающий мир являл собой удручающую картину невиданного опустошения и повсеместного разорения, а грядущие дни не предвещали ничего хорошего, крестьяне чувствовали себя как после урагана, который разрушил их жилище: благодарение господу, он оставил их в живых. Стало быть, нужно было браться за дело, поднимать из руин стены дома. Ведь жить-то надо — и завтра, и послезавтра!