Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Теперь уже никому не сиделось на месте. У всех на уме был разговор, внезапно прерванный вспышкой молнии, но никто не сделал попытки возобновить его.

Гости простились с хозяином и разошлись по домам.

Хедеши, проводив их до калитки, остановился посреди двора и, задрав голову кверху, стал всматриваться в небо.

Тьма кромешная, словно в чулане без окна. Ни малейшего ветерка. Душно. Мертвая тишина, какая обычно бывает перед грозой, — глубокая, как тяжелый непробудный сон без сновидений. Время от времени небо озаряют багровые вспышки далекой грозы, резко обозначая очертания дворовых построек, деревьев, стогов сена, которые кажутся призрачными. Неприятно в такую ночь на душе и даже страшно. Всюду мерещатся неведомые хищные звери, притаившиеся в темноте. Вот-вот набросятся и растерзают.

И тем не менее у Хедеши не было никакого желания заходить в дом. Хоть двери сеней были открыты настежь, там, внутри, можно задохнуться от духоты.

Мирской старшина решил обойти дом и усадьбу. Со стороны гумна, из-за скирд, ему послышался едва уловимый шепот. Неровен час, эти голодранцы растащат солому, припасенную на корм скоту. Ну, если они, он им задаст… Но тут, словно вспышка молнии, его осенила догадка: он вспомнил, что за весь вечер ни разу не видел Маришку. Куда запропастилась? Ноги его вдруг отяжелели, будто свинцом налились. С минуту он стоял на месте, не в силах сделать и шагу. Затем, бесшумно ступая и прячась за плетень, направился в ту сторону, откуда, как ему показалось, доносились перешептывания. И он ничуть не удивился, когда в отблеске зарницы увидел дочь, стоявшую у стога с кем-то в обнимку.

— Кто здесь? Отзовись! — грозно крикнул Хедеши.

Маришка вскрикнула от неожиданности и припустила со всех ног. Хедеши ее не видел, только слышал топот. Того, кто остался на месте, он тоже не мог разглядеть в темноте, но чувствовал, что человек стоит как вкопанный возле стога соломы. Он двинулся к нему, угрожающе подняв сжатые могучие кулаки, готовый схватить дерзкого обольстителя и расправиться с ним.

Подойдя к нему вплотную, Хедеши застыл в немой ярости, не осуществив своего намерения. Они ощущали дыхание друг друга.

— Так это ты? Попался разбойник!.. — рявкнул он, задыхаясь от гнева.

— Дядя Антал, я…

— Какой я тебе дядя, негодяй! Прочь с глаз моих, негодник, не то придушу…

— Хозяин, я… — Пишта еще раз попытался было смягчить гнев разбушевавшегося мирского старшины.

— Ну, ничего. Завтра я велю выгнать тебя, мерзавца, из села! Убирайся, пока цел! Проваливай, не то кишки выпущу!

Пишта больше не проронил ни слова, но не струсил. Оба, не шелохнувшись, продолжали молча стоять и смотреть друг на друга в упор. В настороженном выжидании обоих противников было что-то от напряженной предгрозовой атмосферы нынешнего вечера, когда казалось, будто надвигающаяся буря вот-вот разразится и прольется дождем, но ничего подобного не случилось. Гроза прошла стороной, дождь пролился где-то далеко.

Никто не знает, как им удалось разойтись. Только одно известно — они и пальцем не тронули друг друга.

Когда отец вернулся, Маришка уже успела юркнуть в свою постель. В сенях, в полной темноте, понурив голову, сидела мать. Все домочадцы давно улеглись, только ей, матери семейства, полагалось бодрствовать и дожидаться возвращения хозяина: так требовал обычай.

— Жена, смотришь ты или нет за своей дочкой?! — С этими словами Хедеши влетел в сени. Он не мог разглядеть, где сидит жена, и прокричал это запальчиво и во весь голос, чтобы его слова настигли ее повсюду.

— Видать, в ее жилах течет отцовская кровь…

Дочь рассказала ей обо всем случившемся или просто чутье подсказало ответ? Трудно узнать. Возможно, она не раз уже думала об этом, только ясно было, что сейчас ее не очень-то волновало, что там такое могла натворить Маришка. Больше всего ей хотелось воспользоваться случаем, чтобы излить гнев и накипевшую обиду на мужа. Хедеши на миг оторопел, но тут же сделал попытку осадить супругу.

— Что это опять на тебя нашло? Какая муха тебя укусила?

Хедеши произнес это высокомерным, не терпящим возражения тоном — ишь, осмелилась баба перечить ему. Но его ненадолго хватило, в следующий момент он уже сбавил тон и заговорил сдавленным, брюзжащим голосом. Ему ответили шепотом, хотя запальчивости в этом шепоте не уменьшилось, наоборот, в нем кипел такой необузданный гнев, что, казалось, слова вот-вот вспыхнут во мраке.

— Ну-ка, скажи, кому ты подбросил мешок пшеницы вчера вечером? А? У самих последний, а он своей шлюхе таскает! Ишь, кобель!