Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Заедем ко мне на часок.

— Нам ведь утром рано на работу, — возразил Балог.

— Успеете.

— А когда спать?

— Зачем спать? Вы же сами говорили, что в последнее время по ночам не спите.

Дежери даже не оборачивался, а через плечо парировал все их доводы. Поддавшись на уговоры, Балог наконец согласился и, рассмеявшись, покорно махнул рукой. Лошади меж тем неслись бешеным галопом, и тут уж все равно никакие препирательства и отнекивания ни к чему не привели бы. Сана, задумавшись о чем-то своем, молча сидел рядом с ним, притворившись спящим. Экипаж мчался по дороге, поднимая клубы пыли, которую давно уже не прибивало ни дождем, ни ночной росой. В кромешной темноте запоздалые ездоки только потому не заметили, какие тучи пыли они подняли, что звезды над ними едва светились, а вскоре и вовсе исчезли с небосвода.

Родовое имение Дежери с барским домом стояло поодаль села, в степи, окруженное хуторами. По прибытии хозяин поднял весь дом и всех дворовых и велел накрывать ужин.

— Считайте это чем угодно, ну хотя бы легкой закуской после ужина, а если хотите — завтраком. Неважно. Только бы вам это доставило удовольствие.

Дежери налил гостям вина. Да и сам пил жадно и много. Балагурил, смеялся от души, по-детски заливисто и безмятежно. В его веселости не было ничего нарочитого, это была добродушная и умиротворенная радость, от свойственной ему ироничности не осталось и следа. Он был похож на дитя. С его лица не сходила широкая, блаженная улыбка. Это делало его необыкновенно красивым и обаятельным. Он оживленнее и громче, чем обычно, говорил, энергичнее жестикулировал. И то, что он изрядно выпил, со стороны было совсем незаметно. Разве что несколько необычно блестели его красивые глаза.

— Вот так я, как видите, и живу. Имение у меня небольшое. Всего тысяча пятьсот хольдов. Зато не имею долгов — ни единого форинта. Сдается, я единственный помещик в округе, не обремененный долгами. Я, конечно, мог бы приумножить свое состояние. Но к чему? Мне и этого вполне хватает. К тому же, у кого я мог бы купить землю? У такого же помещика, как и сам. А это мне не по душе. Возможно, это моя причуда и блажь, так как угодья все равно прибирают к рукам чужаки. И тем не менее не могу. Только свиньи способны пожирать свое собственное потомство.

Повернувшись к Сане, он заговорил с ним как человек, сделавший наконец серьезные выводы и преисполненный решимости сообщить их друзьям.

— Я хочу тебе сказать еще вот что. Я был приверженцем истин, казавшихся мне непреложными. Я служил этим истинам верой и правдой, отдаваясь всем сердцем. Тем не менее у меня нет недоброжелательства к тем людям, кто иначе понимает эти истины, чем я. Но то, к чему я пришел, во что теперь твердо верю, составляет смысл моей жизни. Я считаю, только так можно сохранить веру в свои идеалы. Вам, наверное, известно, когда в сорок восьмом приняли закон об отмене крепостного права, мой отец в отчаянии покончил с собой. Я же, несмотря на это, начал отстаивать то, против чего восстал мой отец. И я никогда еще не жалел об избранном мною пути. Вот только с той поры…

Он не успел закончить — боковая дверь в столовую открылась, и в нее заглянула пожилая полуодетая женщина. Переступив порог, она смутилась, на секунду остановилась в нерешительности и попятилась назад. Ее можно было принять за служанку или бедную родственницу. Вслед за ней дверь снова приоткрылась, и из-за плеча пожилой женщины выглянуло чье-то красивое лицо, но тут же испуганно скрылось за дверью.

— Что вы, нянюшка? — обратился к ней Дежери. — Случилось что-нибудь?

— Нет, барин. Только вот о вас все беспокоились… час ведь поздний. А вас все нет да нет. Дай, думаю…

— Ступайте к себе, нянюшка, и ложитесь-ка спать!

Когда дверь за ней закрылась, Дежери кивнул ей вслед:

— Няня моя, кормилица. Вскормила, вынянчила, вырастила. Свою родную мать я не помню. В пору моего младенчества няня была совсем молоденькой батрачкой. С тех пор и живет при мне. — После минутного колебания он добавил: — Та, вторая, — ее дочь…

Затем Дежери продолжал:

— Так вот, я не желаю возврата к прошлому, к прежним порядкам. Но все же доброе старое время было чем-то по-своему привлекательным. Был культ семьи. Семья была емким понятием. Я имею в виду не только нашу семью. Каждая дворянская усадьба объединяла вокруг себя множество людей в одно семейство с многочисленными чадами и домочадцами. Не перебивай: я догадываюсь, что ты хочешь сказать, — повернулся он к Беле Сане. — Но учти, что не всякий отец проявляет доброту к своим детям. Бывают и очень плохие отцы — самодуры. Что может быть приятнее такого бремени, как забота о своих детях! Вот где по-настоящему выявляются подлинные достоинства человека. Не причинять никому зла только в силу существующих юридических норм-запретов — это еще не заслуга. В человеке должна быть внутренняя доброта и порядочность как потребность.