Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Одна скрывающаяся еврейка.

— Помогаете друг другу скрываться? На пару веселее, не так ли? В любовных утехах надеешься обрести душевное равновесие? — И он стал насмешливым, колючим, как безжалостный зимний ветер. — Разглагольствуешь о безответственности нации… а сам шляешься с крашеными шлюхами… в такое время!.. Суровое время! Понимаешь? Суровое время!

Совершенно ошеломленный, я потерял дар речи и еле выговорил, заикаясь:

— Но ведь… Да как ты смеешь?.. Как ты мог подумать так обо мне?..

Он не слушал меня. Говорил свое с нарастающим ожесточением.

— Моя сестренка была звонким жаворонком… Ты заглушил в ней ее жизнерадостный смех!.. Своими безрадостными слюнтявыми сомнениями… Да! Своим трусливым, растленным цинизмом… Где ты подцепил эту и приволок к нам?

С ума можно сойти! Чего он хочет? И этот наглый тон! Как он смеет встревать между мной и Мартой! Я знал, что он очень любит свою младшую сестру. Они выросли без матери, и это породило между ними чувство глубокой, чистой, прекрасной дружбы и привязанности, что было неизмеримо больше обычной братской любви. До сих пор он никогда не вмешивался в нашу с Мартой семейную жизнь. Да и повода к тому не было. А если между нами и случались незначительные размолвки, то он чаще всего становился на мою сторону. Что все это может значить? С чего его прорвало сейчас?

Я встал, чувствуя, как кровь отхлынула от моего лица.

— Ты несешь вздор! — сказал я и вышел из комнаты.

Не знаю, слышали ли находившиеся в смежной комнате нашу ссору. Скорее всего, да. Испуганно, в замешательстве, Вильма спросила:

— Уже уходишь?

— Да. — Я простился с нею и с тестем. Андраш не вышел. Лили тоже попрощалась, и мы ушли. Вильма успела крикнуть нам вслед:

— Как же быть с утками? Меня тоже не будет дома.

Я с досадой махнул рукой.

К Пиште Вирагошу мы возвратились, когда уже совсем стемнело. Там было еще многолюднее. Стоял сплошной гомон — все обсуждали известие, принесенное Алмаром.

— Ты слышал? — спросил у меня Миклош Биркаш. — Немцы захватили молодого Хорти! Как ты думаешь, что теперь будет? — Губы у него заметно дрожали.

— Не знаю, — сказал я мрачно.

Тогда Биркаш прицепился с вопросами к Лили.

— Любопытно… — рассуждал вслух Фери Фодор, расхаживая по мастерской, как по университетской аудитории, теребя свой мягкий, пухлый подбородок. — Каким бы беспринципным и безвольным ни было наше дворянское сословие, в критический момент в нем все-таки проснется чувство ответственности. Да взять хотя бы того же Пала Телеки [45] Телеки, Пал — политический деятель, дважды был премьер-министром Венгрии. Весной 1941 года в знак протеста против того, что регент Хорти предоставил фашистской Германии территорию Венгрии для нападения на Югославию, застрелился. , разве я не прав?.. Любопытно…

Несколько человек с глубоким интересом, можно сказать с благоговением, слушали его. И только Геза оставался насмешливым:

— Ну, как вижу, у тебя есть теперь новая тема для очередного литературного опуса!

Силард Селеш, скульптор, пришедший вслед за нами, зло сверкнул своими очками на Фери Фодора:

— Вот образец радикального, объективно настроенного буржуа. Ему уже и Хорти хорош, если за его спиной можно спрятаться.

— Почему? — высокомерно возразил Фери Фодор. — Он и для русских приемлем. А тебе, видите ли, не подходит. Но разве твои единомышленники не пытаются сторговаться с ним?

— Но не беспринципно!

— Таити! — вскричал Пишта Вирагош и простер свои длинные руки к потолку. — Гоген был прав! Я поселюсь, как и он, на острове Таити, если придет конец этому балагану. — Затем повернулся к Гезе: — И вообще он во всем прав! Упрощение и декоративность! Вот истинное искусство! Все остальное блеф! Мазня!

— Замечательно, старина! — сказал смеясь Геза. — Но мы еще поспорим об этом потом, на Таити. Хотя, думаю, мы до тех пор успеем околеть. И ты! И ты! И ты! — показывал он пальцем по очереди на всех. — Либо в газовой камере, либо в Сибири…

— О том же самом и я толкую! — вскричал Миклош Биркаш. — А он не верит! — И указал на Фери Фодора, ожидая возражений с его стороны. Но Фери Фодор не слышал; он уже ввязался в другой спор, с Силардом Селешем.

По радио объявили о воздушной тревоге. Повторили по-немецки. Но вскоре сказали, что воздушная тревога миновала… Снова грянули марши, а в паузах несколько раз передавали: «Генерал-полковнику Карою Берегффи немедленно прибыть в Будапешт!»

— Кто он такой, этот Берегффи, черт возьми?