Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Во времена крепостного права он составлял для крестьян челобитные и так красочно описывал невзгоды крепостных, что, когда зачитывал крестьянам их жалобу, горемыки едва не плакали. И право же, отнюдь не его вина, если лицо, которому адресовались жалоба или прошение, не так-то легко было разжалобить. Самого учителя неудачи не обескураживали, он продолжал писать челобитные с тем же чувством и тщанием. Калмар настолько сжился с деревней, что ему порой казалось, будто он пишет о собственной горькой доле. Заботы и горести крестьян непременно передавались и ему. Самый тон ходатайства менялся сообразно случаю и настроению просителя, выражая ту или иную степень его покорности и чувства собственного достоинства. Во всяком случае, по мере приближения революционных событий 1848 года холопского раболепия в этих обращениях было все меньше и меньше.

Раскрепощение крестьян не изменило сути их жалоб, лишь по форме они стали несколько иными, так что учителю и теперь хватало забот и хлопот с односельчанами. Правда, ему довольно трудно было привыкнуть к новой обстановке и приспособиться к новым, непривычным обращениям. Всякий раз, когда он клал перед собой лист бумаги, рука его так и норовила написать: «Ваше высокопревосходительство, наш благодетель, всемилостивейший барин…» Из того, что было присуще минувшим временам и канувшим в вечность прежним порядкам, ему более всего остались дороги именно вышедшие из моды вычурные обращения, витиеватый стиль, пышные эпитеты, воздействовавшие не столько на рассудок, сколько на чувства.

Всех учеников, в разное время бывших под его опекой, сельский учитель не выпускал из поля зрения и помнил по именам, даже когда те уже сами приводили за руку в школу собственных детишек.

Старый учитель сразу же узнал Пишту, своего бывшего ученика, когда тот неожиданно явился к нему. Приветливо улыбаясь и щуря близорукие глаза, Калмар спросил:

— Ну, Пишта Балог, каким это ветром тебя занесло? Я уж не припомню, когда тебя в последний раз видел.

О попутном ветре, который занес его сюда, Пишта мог бы кое-что порассказать. Но стоило ему начать, как он тут же запнулся. Он снова попытался объяснить, зачем, собственно, пожаловал к учителю, и кое-как, сбиваясь и запинаясь, рассказал о бумагах, якобы хранившихся в сельской управе, и о том, как ему хочется эти бумаги прочесть.

С вниманием и доброжелательностью выслушав Пишту, учитель спросил:

— От кого же ты все это слышал?

Несколько помедлив с ответом, Пишта признался, что от деда Шебештьена.

— Видишь ли, все это сказки, досужий вымысел. Было время, я тоже разыскивал эти бумаги, но даже следа их нигде не обнаружил. В канцелярии управы, кроме вороха старых контрактов, деловой переписки да разных ходатайств, ничего нет. А на что они тебе понадобились?

— Хочу отсудить угодья, которые принадлежат всему селу, — ответил Пишта, зардевшись.

— Значит, сам решил отсудить? — переспросил несколько озадаченный учитель и чуть подался вперед, чтобы получше разглядеть лицо парня. — Целый десяток изворотливых адвокатов не справится со столь мудреным делом. Что ты понимаешь в этих сутяжных делах?

— Я знаю только одно: крючкотворам вовсе не правда нужна и в этом, и в любом другом деле.

— Что ж, тут ты, пожалуй, прав. А сам-то ты хоть знаешь, в чем истинная правда заключается?

— Чтобы докопаться до нее, я и хочу отыскать то бумаги…

— Ну вот, опять ты про бумаги, вряд ли тебе удастся их найти.

Пиште стало как-то не по себе, он даже пожалел, что пришел к учителю. Ну а что было делать? Ведь он все эти последние дни себе места не находил. Внутренний голос настойчиво подсказывал: надо что-то предпринять, куда-то пойти, искать, расспрашивать. Но с чего начать, как сделать первый шаг, он не знал. Пишта подумал было обратиться прямо к волостному нотариусу. А что он скажет нотариусу? Даже если ему посчастливится и он раздобудет эти бумаги? Прочесть-то ведь их он не сумеет. Ведь дед Мишка уверял, что их не прочесть. Да чего это он принимает за чистую монету все россказни деда Мишки. Старик напридумывал бог знает чего. «Не все тут правда», — решил Пишта.

У Пишты даже мелькнула мысль, что документы, вполне возможно, существуют лишь в воображении его односельчан. Однако, сколько он ни убеждал себя, что разговоры о старинных грамотах — это пустые россказни, небылицы, так и не мог убедить. Его не покидало желание отыскать хоть какие-то сведения, которые бы давали ключ к разгадке запутанного дела. Он мучительно рылся в памяти: кто, кто мог бы подсказать ему, в каком направлении вести поиски? Пишта с детских лет испытывал привязанность к своему учителю и нынче с таким же детским чувством доверия и надежды шел к нему. Но увы, видимо, зря надеялся. Выходит, не нужно было и затевать это дело. А может, он сам виноват во всем: не сумел объяснить толком, чего добивается. Надо бы просто книгу попросить у учителя, по которой он научится читать эти грамоты. Выражение лица у Пишты было страдальческим, и старик решил, что у парня стряслась какая-то беда.