Саймон Скэрроу - Орел нападает. Орел и Волки

Остальные собаки, оправдывая мнение о присущей их роду сообразительности, разделились и стали дразнить кабана с разных сторон, совершая обманные прыжки и щелкая мощными челюстями. Вепрь медленно вращался на месте, выставив перед собой два острых клыка, явно намереваясь полоснуть ими любого врага, едва тот окажется в пределах их досягаемости.

– Этим двум псинам нечего и пытаться его прикончить, – перекрывая царивший в помещении гам, громогласно заявил Макрон.

Катон кивнул в знак согласия: первая собака все еще не поднялась, хотя и пыталась.

– Не будь так уверен, командир, – крикнул в ответ Тинкоммий. – Ты когда-нибудь раньше видел эту породу?

Макрон покачал головой.

– Псов привезли из-за моря.

– Из Галлии?

– Нет. Из другого места. Кажется, вы, латиняне, зовете тот край Иберией.

– Как же, слыхал, – соврал Макрон.

– Мне говорили, это суровый и столь неприветливый край, что даже римляне остерегаются туда соваться. Но вот охотничьих псов там разводят отменных. Этому кабану сегодня не поздоровится.

– Хочешь пари?

– А на что спорим?

– На вино, разумеется. Надо же мне чем-то отбить привкус местного пойла.

– Что-то я не заметил, чтобы ты так уж воротил от него нос.

Макрон дружелюбно похлопал молодого кельта по плечу и прихватил со стола кувшин с элем.

– Солдат пьет все, что бьет по мозгам. Все подряд, сынок, даже такую бурду. Будь здоров!

– Ставлю амфору вина на собак, командир, – объявил, отстранившись, Тинкоммий.

– Принято!

Макрон поднес кувшин к губам и припал к нему с такой жадностью, что из уголков его рта побежали вниз темные струйки.

Наконец первой собаке удалось встать и занять позицию между двумя другими, выжидая момент прыгнуть вперед и вонзить зубы в зверя. Кабан, в свой черед, старался не упускать из виду всех трех псов, и его огромная темная голова постоянно двигалась из стороны в сторону.

Катон испытывал странное смешение чувств. В Риме ему случалось бывать на играх и видеть кровавые схватки животных. Он всегда находил это зрелище отталкивающим, но в то же время не мог не признать, что оно захватывает и возбуждает, хотя по окончании его всякий раз ощущал себя словно бы виноватым и как бы облитым грязью. Ту же двойственность он ощущал и сейчас: травля кабана псами вызывала в нем отвращение, но и притягивала к себе так, что он не мог от нее оторваться.

Раздался истошный вой: раненая собака метнулась, чтобы схватить кабана за ногу, но не успела отскочить достаточно быстро и увернуться от грозных клыков. Она лежала теперь там, где упала, со вспоротым брюхом. Вывалившиеся внутренности поблескивали в луже крови, а животное все еще корчилось, упорно пытаясь подняться.

– Кажется, я уже чувствую вкус винца! – почмокал губами Макрон.

Как только собака забилась в агонии, кабан тут же устремился к ней и еще раз полоснул ее клыками, но в порыве ярости позабыл о защите. Другой пес серой молнией вспрыгнул секачу на спину и принялся рвать жесткий щетинистый загривок. Третий пес напал сбоку и впился зубами в ничем не защищенное горло страшилища. Кабан отчаянно затряс головой, пытаясь стряхнуть врага, но мощные челюсти сжимались все крепче, подбираясь к гортани. Зверь не сдавался, но слабел на глазах и наконец, зашатавшись, рухнул на пол, увлекая за собой так и не разжавшего смертельной хватки пса. Разочарованные стоны тех, кто ставил на кабана, потонули в восторженном реве зрителей.

– Ох, ни хрена себе! – возмутился Макрон. – Где они только взяли столь слабосильного вепря? Это жульничество!

– Ну что, центурион, получу я завтра свое вино? – рассмеялся Тинкоммий.

– Чтоб тебе им поперхнуться!

Катон не прислушивался к их перепалке, ибо с болезненным восхищением следил, как прекрасно натасканные охотничьи собаки рвут свою жертву.

Когда стало ясно, что кабан мертв, псари приблизились и снова взяли питомцев на поводки. Мертвого пса швырнули в повозку, после чего около полудюжины стражей с натугой затащили туда же истерзанную тушу матерого секача. Затем телегу снова выкатили из чертога, и толпа оживленно загудела, с воодушевлением ожидая последнего вечернего увеселения.

После недолгого отсутствия царские стражи вернулись, но не одни: каждая пара охранников вела скованного по рукам и ногам человека. Этих людей – всего их было восемь – оттеснили поближе к сидевшим за столами гостям и поставили как раз напротив охотничьих псов, еще не отдышавшихся после травли и свирепо скаливших окровавленные пасти.