Лев Ошанин - Вода бессмертия [роман в стихах]

Александр — сам философ
и зная философам цену,—
Появившись в Коринфе,
велел привести Диогена.
А когда Диоген
объявил царедворцам, что занят,
Царь пошел к нему сам,
любопытными щурясь глазами.
Тот, подставив под солнце
волос седоватые клочья,
Возлежал отрешенно
у старой обветренной бочки.
Был он в рубище,
грязном, худом и корявом.
А на случай зимы
обладал одеялом дырявым.
Царь спросил у него,
не дождавшись ни просьб, ни вопросов:
— Что тебе подарить,
чем помочь тебе, мудрый философ? —
Диоген, усмехнувшись,
ответил угрюмо и строго:
— Что ты можешь мне дать?
И того, что имею я, много.
Мир коварен.
Дряхлеет душа от его подаяний.
Хочешь счастье узнать —
откажись от надежд и желаний.
— Но ведь я — Александр.
Всюду ждут меня люди, ликуя.
Для тебя, может, все-таки
что-нибудь сделать могу я?
— Можешь,—
пошевелил Диоген сединою.—
Отойди. Ты стоишь
между солнцем и мною.—
Царь схватился за меч,
но к чему ему серый посредник,
Если, веки закрыв,
позабыл про него собеседник.

Отошел Александр Македонский
смущенно.
Удалился
беспомощно и восхищенно.

…Македонское войско
пошло по пескам и по травам.
По дорогам потерь,
по дорогам кривым и кровавым.
Царь порой ужасался
неистовству и суесловью.
Но не мог удержать он
потоков богатства и крови.
Слыша стон своей жертвы,
казалось, он слышал иное:
«Отойди. Ты стоишь
между солнцем и мною».
Охмелев на пиру,
он признался друзьям сокровенным:
— Не родись Александром,
хотел бы я быть Диогеном.

Если заговоры повсюду
Окружают царя царей,
Как веселье сберечь и удаль,
От льстецов отличать друзей?
Войско царское на пороге
Новых яростнейших побед.
Все ему удается. Боги
С черной завистью смотрят вслед.

А царю изменила сила —
Словно всю ее сжег дотла.
Лихорадка его скрутила,
Руки-ноги ему свела.
Что виной тому? Не вода ли,
Где купался, оледенев?
Или яд ему подмешали?
Или божий свершился гнев?
У друзей его беспокойство.
Неотрывная маета —
Шепота поползли по войску.
Разношерстные шепота.
То ли завтра поход победный
За невидимую черту,
То ли слава мелькнет бесследно
Солнцем, канувшим в черноту…
Неразнеженный царь, солдатский,
Сжал, чтоб не было крика, рот.
А врачи подойти боятся —
Что, как он невзначай помрет?
Лишь Филипп, мрачноватый, хмурый,
Не покинул его порог.
Всею тощей своей фигурой
Независим, колюч и строг.
— Щедро болен ты, царь. Быть может.
Смерть уже к тебе на пути.
А доверишься мне — я все же
Попытаюсь тебя спасти.
А в глазах у царя застряла
Смерти жесткая стрекоза.
То замрет, то начнет сначала…
Он от боли закрыл глаза,
Поворочал худую думу.
«Верю», — выронил наконец.
Варит зелье Филипп угрюмо.
А в шатер — до царя гонец.
Весь в пыли гонец. Дышит зычно.
Трем коням ободрал бока.
Царь в беспамятстве. Но привычно
Прямо к свитку ползет рука.
И папирус из рук не выпал,
И развернут он, и прочтен.
То в измене врача Филиппа
Обвиняет Парменион.
Будто взгляд у него насуплен,
Будто мрачен он весь не зря,
Будто персами он подкуплен,
Чтоб сумел отравить царя.
Царь смежил тяжелые веки —
И в тенях перед ним прошли
Все пути, все бои, всё реки
От отцовской его земли.
Старый Парменион, он верен,—
Был в чести еще у отца.
А Филипп глядит полузверем,
Полумаскою мудреца.
Всем победам пришло похмелье.
Жаркий волос ко лбу прилип.
— Царь, ты спишь? —
Это чашу с зельем
Преподносит ему Филипп.
— А, Филипп. — Царь очнулся сразу,
Прямо в душу врача смотря.
Своему доверял он глазу,
Это все-таки глаз царя.
А Филипп, словно так и надо,
Все острее сужал зрачки,—
Два прямых, два упрямых взгляда,
Два достоинства, две тоски.
Ну а что, как царь отвернется,
Полоснет недоверьем вдруг…
Ведь не зря его полководцы
Словно памятники вокруг.
Познакомь он их с письменами —
Не сочтешь и до двух минут,
Как Филиппа побьют камнями
Иль на копья его взметнут.
И Филипп отступил невольно.
— Что ты, царь? — Он поправил край
Одеяла. — Нещадно больно? —
Царь глаза опустил…
— Давай! —
Этот миг, что давно вчерашен,
К нам историк едва донес —
Царь берет у Филиппа чашу,
А Филиппу дает донос.
Пьет. И жадно следит очами,
Как меняется врач лицом,
Словно буря перед молчаньем,
Словно рыба перед концом.
Но стихает боль понемногу,
Веки медленные смежив.
Царь поверил врачу, как богу,
И за это остался жив.
Если б так же вот жил он дальше,
По дорогам идя своим,
Если б так же без лжи и фальши
Всюду ближние были с ним…
Стой, баллада. Молчите, перья.
Люди — нынешние, не те,—
Принимайте тост за доверье
К человеческой чистоте!