Ильдефонсо Фальконес - Собор у моря [Литрес]

— Но мы-то сможем обеспечить себя зерном? — спросила баронесса, не скрывая возникшей у нее озабоченности.

— Ты не хочешь меня понять, дорогая. Мы сможем заплатить за пшеницу… если она будет, но я допускаю, что наступит момент, когда ее просто не будет. Если этот момент уже не наступил. Проблема заключается в том, что, несмотря на рост цены пшеницы в десять раз, люди продолжают зарабатывать столько же.

— Значит, у нас не будет недостатка зерна, — перебила его Изабель.

— Нет, но…

— И Бернат не найдет работы.

— Не думаю, но…

Устав от его объяснений, баронесса вздохнула.

— Это единственное, что меня беспокоит, — заявила она, прежде чем покинуть комнату.

— …скоро наступит нечто ужасное, — договорил Грау, но жена уже не слышала его слов.

«Плохой год». Бернат устал выслушивать эту отговорку всякий раз, когда просил работу. «Я вынужден распустить половину моих подмастерьев, а ты хочешь, чтобы я дал тебе работу?» — говорил ему один. «Очень плохой год, мне нечем кормить даже своих сыновей», — объяснял другой. «Ты что, не знаешь? — возмущался третий. — Сейчас плохой год, я уже истратил больше половины моих сбережений, чтобы прокормить семью, в то время как раньше мне бы хватило и двадцатой части».

«Мне ли не знать», — с горечью думал Бернат и продолжал поиски, пока не пришла зима и не наступили холода. Именно тогда в городе появились места, где он даже не осмеливался спрашивать о работе. Дети голодали, родители постились, чтобы прокормить своих отпрысков, а еще — оспа, тиф и дифтерия, которые донельзя обострили ситуацию.

Арнау проверял кошелек своего отца, когда того не было дома. Сначала он это делал еженедельно, но теперь подсчитывал монеты каждый день. В некоторые дни Арнау проверял кошелек несколько раз, убеждаясь в том, что его содержимое тает слишком быстро.

— Какова цена свободы? — спросил он однажды у Жоана, когда они молились Святой Деве.

— Святой Григорий говорит, что вначале все люди рождались равными и поэтому все были свободны. — Голос Жоана звучал спокойно и размеренно, как будто мальчик повторял урок. — Были люди, рожденные свободными, которые по своей собственной воле пошли в подчинение сеньору, чтобы он о них заботился. Они теряли часть своей свободы, но добивались того, что сеньор брал на себя ответственность за них.

Арнау слушал брата, с тоской глядя на Святую Деву.

«Почему ты мне не улыбаешься? Святой Григорий… Был ли пустой кошелек у святого Григория, как у моего отца?»

— Жоан… — позвал он брата.

— Что?

— Как ты считаешь, что мне следует делать?

— Ты сам должен принять решение.

В тот же самый день, стараясь, чтобы не узнал отец, Арнау явился в дом к Грау Пучу. Он зашел через кухню, чтобы его не видели в конюшнях. Там он встретил Эстранью, по-прежнему толстую, как будто голод на нее не действовал. Она стояла перед котлом, который висел над огнем, и покачивалась, словно утка.

— Пойди к своим хозяевам и скажи, что я пришел, — попросил он кухарку, когда та соизволила заметить его.

На губах рабыни появилась глупая улыбка. Эстранья сообщила о приходе Арнау мажордому, а уже тот — хозяину.

Они заставили его ждать несколько часов.

А тем временем вся прислуга дома собралась в кухне, чтобы поглазеть на унижение Арнау. Одни улыбались; другие, которых было меньше, поглядывали на мальчика с некоторой грустью в глазах, явно сочувствуя ему. Взгляд Арнау скользнул по собравшимся, он гордо взглянул на тех, кто ухмылялся.

Однако ему не удалось согнать насмешку с их лиц.

Не было только Берната, хотя Томас, стремянный, конечно же, сообщил ему, что его сын пришел извиняться.

«Я сожалею, Арнау, я сожалею», — шептал сквозь зубы Бернат, чистя щеткой одну из лошадей.

За время ожидания Арнау устал стоять, но когда он захотел присесть, Эстранья ему не разрешила.

Затем Арнау привели в главный зал особняка Грау. Он не обратил внимания на роскошь, с которой была отделана комната. Он видел только пятерых членов семьи, находившихся в глубине помещения: супруги сидели, а его двоюродные братья и сестра стояли по бокам. Мужчины — в ярких шелковых чулках разного цвета и камзолах, доходивших до колен, с позолоченными поясами; женщины — в платьях, расшитых жемчугом и драгоценными камнями.

Мажордом проводил Арнау до середины зала, и мальчик оказался в нескольких шагах от семьи барона.

Потом слуга вернулся к двери, возле которой застыл в ожидании, как велел ему хозяин.