Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5/3. Таис Афинская

— Мне исполнилось шестьдесят лет, и я не могу сделать большего, чем последняя Анадиомена. Не могу любить жен, не могу наслаждаться путешествием, купаньем, вкусной едой, распевать громкие песни. Впереди духовно нищая, жалкая жизнь, а мы, кеосцы, издревле запретили человеку становиться таким, ибо он должен жить только достойно. Благодарю вас, друзья, явившиеся почтить меня в последний час. Радуйтесь, радуйтесь все, и ты, великолепная Таис, как бы я хотел любить тебя! Прости, не могу! Статуей распорядится Лисипп, я отдал ее ему. И позволь обнять тебя, богоравный друг!

Лисипп, не скрывая слез, обнял ваятеля.

Клеофрад отступил, поднял чашу. В тот же миг все подняли свои до краев налитые живительным вином, подняла, свою и Таис, только Гесиона с расширенными от ужаса глазами осталась стоять неподвижно да Эрис восхищенно следила за каждым жестом афинянина.

Запрокинув голову, он выпил яд залпом, пошатнулся и выпрямился, опираясь на плечо Лисиппа. Чаша с едва слышным звоном упала на землю. Остальные гости, как один, выпили и бросили свои чаши, разбивая вдребезги стекло, фаянс, керамику. Эти черепки насыплют под будущее надгробие.

— Хайре! Легкий путь через Реку! Наша память с тобой, Клеофрад! — раздались громкие выкрики со всех сторон.

Ваятель с серым лицом, с непроизвольно подергивающимися губами сделал последнее громадное усилие и широко улыбнулся, глядя перед собой глазами, уже увидевшими мрак Аида, и рухнул навзничь.

В тот же момент, по крайней мере так показалось Таис, солнце скрылось за хребтом, и легкие летние сумерки окутали молча стоявших людей.

Среди гостей присутствовали два врача. Они осмотрели Клеофрада, положили на носилки. На голову его надели венок, как на победителя в состязании. Да и разве он не прошел победителем по трудам жизненного пути? При свете факелов и луны ваятеля понесли на кладбище эллинов и македонцев.

Высоко над городом, в роще древовидного можжевельника, низкие деревья своей сумрачной хвоей, как бы отчеканенной из бронзы, осеняли немногие могилы. Афинский ваятель просил предать его земле, а не устраивать погребального костра. Могила была вырыта заранее. На нее положили временную плиту, до того, как друзья покойного, ваятели, придумают и изготовят надгробие.

Прямо с кладбища участники печальной церемонии вернулись в дом Лисиппа, на полуночный поминальный пир. Время близилось к рассвету. Потрясенная, усталая Таис вспомнила совсем другой рассвет, когда она любовалась силой таланта только что ушедшего в Аид ваятеля. Как бы угадав ее мысли, Лисипп позвал ее и Эрис вместе с Эхефилом и несколькими друзьями в освещенную алебастровыми лампионами рабочую комнату.

— Ты слышала от Клеофрада, что он отдал мне Анадиомену, — сказал Лисипп, обращаясь к Таис. — Еще раньше он сказал мне о твоем щедром пожертвовании для завершения статуи. Таким образом, ты и я — совладельцы Анадиомены, наследники Клеофрада. Скажи, что хотела бы ты: получить изваяние себе, оставить у меня или поручить мне продать скульптуру богини. Стоимость ее, не говоря уже о материале, громадна. Вряд ли я смогу выплатить твою часть. Ты, наверное, сможешь возместить мне мою, но, мне кажется, подобная статуя не годится тебе и вообще всякому человеку, понимающему, что чудо искусства и богиню нельзя иметь в единоличном владении.

— И ты прав, как всегда, учитель. Позволь мне отказаться от моей, как ты называешь, доли и оставить статую у тебя.

— Щедрая моя Таис! — довольно воскликнул Лисипп. — Может статься, и не будет нужды в твоем великодушии. Признаюсь тебе, что я когда-то говорил с Александром о намерении Клеофрада изваять тебя, и… — Сердце Таис забилось, она глубоко вздохнула.

— И он сказал, — невозмутимо продолжал Лисипп, — если, по моему мнению, статуя удастся, он будет первым покупателем у Клеофрада. Я тогда спросил, почему же он просто не закажет ее ваятелю? А он посмотрел на меня так, будто я задал нескромный вопрос. Я полагаю, что ты согласишься, чтобы я продал Анадиомену Александру. Он пошлет ее в Элладу, может быть, в Афины, может быть, на Китеру.

Таис опустила ресницы и молча наклонила голову, потом спросила, по-прежнему не поднимая глаз:

— А что решил Эхефил со своей Аксиопеной?

Молодой ваятель упрямо сказал:

— Я оставлю Аксиопену у себя до тех пор, пока. Эрис не согласится быть моей!

Эрис гневно и громко ответила:

— Об этом не договариваются при всех, как с блудницей на базаре. Великая Мать требует ночи для своего таинства. Те, кто осмеливается нарушать ее заветы, уподобляются скотам, не знающим, что любовь священна и нуждается в подготовке души И тела. Или вы, эллины, забыли веления Матери Бездны, Кибелы?