Иван Ефремов - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5/3. Таис Афинская

— Правильно, афинянка. Но это особая часть войска, вроде боевых слонов, а не главная масса воинов.

— Боевых слонов, какое сравнение! — засмеялась Таис, умолкла и добавила: — Все же я знала одного спартанца. Он мог служить моделью для Дорифора…

— Конечно, такие мужи еще есть, — согласился Лисипп, — они стали редкостью именно потому, что более не нужны. Слишком многое надо для создания их, слишком это долго. Войско теперь требует все больше людей и поскорее!

— Мы говорим о мужчинах, — пророкотал Клеофрад, — разве для того мы позвали Таис?

— Да! — спохватился Лисипп. — Таис, помоги нам. Мы начали спор о новой статуе и с нашими гостями, — ваятель показал на группу из четырех человек с густейшими бородами и в странных головных повязках, стоявших особняком от завсегдатаев дома, — индийскими ваятелями, и разошлись в главных критериях женской красоты. Они отрицают выдающуюся прелесть статуи Агесандра, и вообще модная ныне скульптура жен им кажется стоящей на неверном пути, не так ли? — Он повернулся к индийцам, и один из них, видимо переводчик, быстро проговорил что-то на красивом певучем языке.

Один из гостей с самой дремучей бородой энергично закивал и сказал через переводчика:

— Наше впечатление: эллинские художники перестали любить жен и теперь больше любят мужей.

— Странное впечатление! — пожал плечами Лисипп, а Клеофрад впервые широко, с оттенком злорадства, улыбнулся.

— Я ничего не знаю! — сказала Таис. — Кто такой Агесандр и что за статуя?

— Новый скульптор появился, великий мастер. Его статуя Афродиты для храма на Мелосе, — пояснил Лисипп, — прославилась среди ваятелей, хотя, мне кажется, она больше похожа на Геру.

— Моделью служила явно не эллинка, а скорее сирийка. У этих женщин прекрасные груди и плечи, но отсутствует талия, зад плоский и вислый. Ноги всегда негармонично тонкие, — перебил Клеофрад.

— Все это Агесандр умело задрапировал, — сказал Диосфос, еще один ваятель, знакомый Таис.

— Но не сумел скрыть неуклюжей средней части тела, — возразил Лисипп, — и плохо развитой нижней части живота.

— Не понимаю восторгов, — спокойно сказал Клеофрад, — я не обсуждаю мастерства Агесандра, и нет у меня зависти к его великому умению, а только неприятие выбора модели. Разве у его богини эллинское лицо? Он придал ей канонический профиль, но кости головы покажутся хрупкими и узкими, как и следует для сириянки или иной женщины из народов восточного берега. Разве никто не заметил, как сближены ее глаза и узки челюсти?

— Что же в этом плохого? — усмехнулся Стемлос.

— Плохо даже для твоих лошадей, — парировал Клеофрад, — вспомни широкий лоб Букефала. А для нас, эллинов, древних критян и египтян самый излюбленный образ — это Европа, переводи, как хочешь это древнее имя: эвриопис — широкоглазая или эвропис — широколицая, а вернее, и то и другое. До сих пор кости Европы носят на празднике Эллотии на Крите в огромном миртовом венке. Следовало бы и нам, художникам, больше смотреть на своих жен и их прародительниц, а не щеголять поисками чужеземных моделей, которые, может быть, и хороши, но наши прекрасней.

— Здоровья тебе, Клеофрад! — воскликнул Лисипп. — Одно из многих прозвищ моей приятельницы Таис как раз широкоглазая. Разве ты не заметил, как похожа она лицом на Афину Партенос Фидия? Знаешь, та парадигма — модель для нескольких копий, в короне и с глазами из хризолита?

К удивлению присутствующих, индийцы стали кланяться, складывая руки и восклицая что-то одобрительное.

— Тебе-то хорошо, Эвриопис, — улыбнулся Лисипп Таис, посмотрел на Эрис и добавил: — Мы звали тебя послужить моделью для спора. Придется тебе и Эрис постоять обнаженными. Мы хотим увидеть в тебе сочетание древней критской и нашей эллинской крови. А в Эрис тоже слились древняя нубийская и другая, либийская, что ли. — Он показал на тяжелый широкий табурет для модели. Таис послушно сбросила одеяние на руки не терявшей спокойствия Эрис. Общий вздох восхищения пронесся по мастерской. Здесь все преклонялись перед женской красотой, ценя ее как величайшую драгоценность природы.

— Морфе телитерес гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы! — воскликнул один из молодых поэтов, хиосец. Клеофрад замер, приложив ладонь щитком к левому виску, и не сводил глаз с меднозагорелой фигуры, стоявшей непринужденно, как будто наедине с зеркалом, а не на подставке перед собравшимися. Спокойная уверенность в собственном совершенстве и в том, что она не может вызвать среди художников ничего, кроме благоговения, окружили молодую женщину ощутимым покровительством бессмертных.