Виталий Коротич - От первого лица [litres]

Во многом все это повторилось в судьбе Ельцина, в его окружении, на фоне дочери Бориса Николаевича, очень похоже занявшей в иерархии место прежней «первой леди». Борис Березовский вместо Анатолия Лукьянова… Пресса поддразнивала Ельцина всем этим, раздражая его точно так же, как раздражала Горбачева вмешательствами в его личную жизнь. А ведь кроме личного круга никакой защиты не оставалось!

Ах, как можно манипулировать вождями, если отделить их от независимого окружения, а затем ввергнуть в чиновничью паутину и поддразнивать при помощи подручной прессы! Странное дело, но человек, первым позволивший прессе порезвиться без цензуры, Горбачев, стал первым руководителем страны, схлопотавшим столь немилосердные удары гласности в своем собственном доме, а его помощники даже не пробовали смягчить тяжесть ударов. И – что в горбачевском, что в ельцинском кабинетах – нарастали вокруг верховной власти подхалимы из круга старых, всегда готовых на предательство друзей дома. Тут уже семейным кругом не защитишься, такие сдавали и московских самодержцев. В принципе они же разыграли все послесталинские призы; меняется власть, а не принципы ее удержания.

В самом конце восьмидесятых у меня в Московском университете была встреча с читателями; все как положено – в актовом зале, полно народу, ответы на записки. Одна из записок была типичной для той поры: спрашивали, что я думаю о супруге президента Раисе Максимовне. Что можно было ответить? «Вот буду брать интервью у Михаила Сергеевича и передам ему ваш вопрос, мне бы с собственной супругой разобраться…» На следующее утро я по какому-то делу позвонил в кабинет к Ивану Фролову, главному горбачевскому помощнику. Тот сразу пошел в атаку: «Михаил Сергеевич очень обиделся! Ну зачем ты сказал, что хочешь обсудить с ним поведение Раисы Максимовны? Ему уже доложили…» Вот так это и делалось; чиновные стукачи становились все заметнее в ближнем окружении президента. Они, собственно говоря, и не уходили оттуда, да и не сдавали никаких позиций. Только лишь шевельнутся занавески в кабинетах верховной власти или вокруг них – моментально высовываются чиновничьи уши, чиновничьи пальцы, все больше зажимавшие процесс перемен. Я уже говорил, что те, кто ориентирует президента (любого – также американского, парагвайского, всякого), – самые важные люди в стране, государственная шея, способная повернуть голову куда угодно. Было это при Ленине – Сталине, есть это и сейчас. В августе 91-го та же государственная шея поворачивала-вертела горбачевскую голову, а затем ее и вовсе свернула. Аппарат.

У меня хранится несколько толстых блокнотов с записями регулярных накачек-инструктажей у Горбачева или его ближайших сотрудников. Сегодня их особенно интересно листать. Зависимость руководителя страны от его приближенных, от аппарата, нарастала постоянно. Он почти всегда вспыхивал, если задевали кого-нибудь из «ближнего круга», он боялся приближенных и всегда подчеркивал, что не даст их в обиду. Неприятелей крушил, как умел (велел мне думать о серии статей, сокрушающих Ельцина: «Он же идиот, вены себе резал – надо размазать его, раз и навсегда»). Я тогда честно признался, что отказался публиковать ельцинские мемуары, но и лезть в драку с ним тоже не стану. Михаил Сергеевич нахмурился. Постоянно неуверенный в себе, генсек хитрил и нашаривал опоры, которых на самом деле в природе не было. Он готов был сдать и сдавал многих людей, искренне ему веривших, так и не решился встать на сторону интеллигенции, не понял Сахарова, сгонял его с трибуны (предварительно вызволив из ссылки). Он, имея собственные чиновничьи рефлексы, каждому хотел определить в жизни фиксированное, зависимое местечко, а сам был зависим больше других. Он все тянулся к своим, к привычным. Чуть тронешь его клан, чиновничью партийную номенклатуру, Горбачев начинал нервничать. Я нашел в блокнотах старую, очень типичную запись от 11 февраля 1987 года; генсек пылко возмутился, что в одной из статей тогдашняя «Литературная газета» назвала каких-то партийных кадровиков «шелупонью». «Это недопустимо, так нельзя, – шумно кипятился Михаил Сергеевич. – Не унижайте чиновников! Они делают важное дело! Мы не можем как в сепараторе: сюда молоко, а сюда – сливки! Нам всякие люди нужны…» Вокруг него и были, что называется, «всякие люди».

Вспоминаю об очень важном своем контакте с Горбачевым, настолько все в нем было характерно. В феврале 1988 года мы с Евгением Евтушенко поехали выступить в Ленинград. Вечер проходил в огромном дворце «Юбилейный» – несколько тысяч слушателей, много друзей-писателей за кулисами. Короче говоря, зал был «наш», и зал этот очень чутко реагировал на все сказанное. В таком зале врать было нельзя; ни в каком не следует врать, но в таком – особенно. Во время выступления я получил записку, касавшуюся недавней речи тогдашнего министра обороны Язова. По телевизору маршал демонстрировал народу мой журнал, с подчеркнутой брезгливостью на бульдожьем своем личике, держа экземпляр за уголок. «Вот эту гадость, – рек военный министр, – порядочный человек брать в руки не должен, а читать – и подавно!» Что можно ответить на такое? Старательно подбирая слова, не называя фамилий, я сказал, что некоторые руководители умеют окружать себя дураками. «Но надеюсь, – сказал я, – что это ненадолго. Идет разоружение. Я полагаю, что самые большие ракеты и самых больших дураков уберут в первую очередь».