Леонид Гиршович - Тайное имя — ЙХВХ

— Садись, — сказал Гилади.

Исраэль Гилади

Ехали молча. Каменистая дорога — понакиданное в спешке оружие стучало и лязгало друг о дружку стволами. ВдругЛишанский спросил:

— Но мы едем не в Кфар-Гиору, куда мы едем?

— В Явнеэль.

Явнеэль — столица шомеров. Представил себе, как начнутся споры: «Что делать с Ёсиком?» А Исрулик на это: «Товарищи, у них наши расписки. По ним выходит, что англичане нам платят. Если попадет в руки…»

(Выданные Дизенгофом расписки забрал Арон, и в руки Тешкилят-и-Махсуса они попасть не могли никак. Эти неизвестно на что потраченные 50 тысяч шомерам еще припомнят во время партийных междоусобиц, но НИЛИ к тому времени уже будет за бортом истории… или наоборот, на борту, огромном, бескрайнем, перфорированном огоньками, которые то погаснут, то потухнут, по рассказам очевидцев.)

Тогда поджавшие хвосты шомеры спросят Ёсика: «Чего ты от нас хочешь?» — «Я хочу…»

А чего ему хотеть? «Сарра…» Только сейчас вспомнил о ней. Даже в голову не приходило сдаться ради ее спасения, пожертвовать собою — сделать то, что она сделала, не задумываясь, пройдя через все муки, уготованные ей. Лишанский трус?

Маня Вильбушевич, раструбившая на весь Эрец Исраэль, что Лишанский — предатель, что это он убил Ави, и та не посмеет назвать его трусом. Так кто же он? Но ему не до рефлексий. Задремавший было на плече у своей соседки, Лишанский попросил пить.

— На… Все не пей, больше нету, — сказала добрая самаритянка.

Нащупал в темноте флягу…

Выстрел оглушительный, так бывает, когда прямо над ухом. С перепугу лошади понесли, а Лишанский вместе с флягой остался лежать на земле.

— Ты что! Ты же меня чуть не убил! — заорала женщина на своего любезного дружка.

— Что ты наделал, Риклис? — крикнул Гилади через плечо.

— Должен же был кто-то это сделать, — сказал Риклис.

— А вдруг он только ранен. Надо посмотреть.

— А чего смотреть, ты же не будешь добивать.

— А ты?

— Я свое дело сделал, — сказал Риклис. — Да ладно тебе. Все в порядке. Пошлешь завтра своих ребят в полицию. Скажешь: так и так.

Лежа на земле, Лишанский с облегчением услышал звук удалявшихся колес и стихающий цокот подков. Притворяться мертвым лисом не пришлось. Не берет Ёсика пуля, что хочешь говори. Лишь разорвала кожу между большим пальцем и указательным. Промахнуться с такого расстояния, это надо уметь.

Закусив край рубахи, здоровой рукой он оторвал лоскут и замотал рану. Однако! Возможность быть приконченным своими он не принимал в расчет. Напротив того, надеялся с их помощью добраться до Верхней Галилеи и там отсидеться у друзов. Теперь остается только юг. Без денег, без оружия — да и рукоятку не сожмешь, пока рана не заживет. Нет-нет, по-другому это чувство не передать: как будто ты стоишь голый средь бела дня посреди города. Разве что какая-нибудь женщина этим прельстится. Такое случается.

Госпоже Бертончини, которую все называли мадам Паскаль, от мужа досталась апельсиновая рощица. Утром, обходя свои владения, Паскаль обнаружила под деревцем бродягу — с рукой, перевязанной грязной окровавленной тряпкой. Испугалась. Но соседей звать не стала: в спящем мужчине, даже заросшем бродяге, есть что-то беззащитное, что-то от беспомощного ребенка.

Он открыл глаза. Увидев ее и сообразив, не без некоторого усилия, что к чему, он сказал:

— Меня ищет полиция, я связан с англичанами.

По-еврейски Паскаль не понимала, он то же самое повторил ей по-французски. Какие уж после этого соседи, какая уж после этого полиция.

Две недели провел он на апельсиновой плантации. И все бы хорошо, кабы не был Лишанский заговорен от пуль лишь по одной-единственной причине. Авшалом как в воду глядел, говоря: «Кого пуля не берет, по том веревка плачет». Ёсик еще усмехнулся: «Ну, это целая процедура».

— Я завтра вернусь, — солгал он своей Цирцее. Ей же лучше: утешится мыслью, что была последняя, с кем он провел ночь перед гибелью, которую ее фантазия на десятый день его отсутствия нарисует самыми героическими красками. Чем женщины отличаются от мужчин? Мы хотим быть у них первыми, а они хотят быть у нас последними.

На свою беду Лишанский как был, так и оставался безоружным, не говоря о деньгах, от которых отказался. Брать деньги у женщины, заведомо зная, что не вернет их, было ниже его достоинства. Другое дело, если б этих денег хватило на верблюда, которым он разживется по способу бедуинов: еще ни один бедуин — а Ёсик знал их как облупленных — не покупал себе верблюда и не выменивал его. Украсть и продать — тому же Ёсику, это сколько угодно. Но заплатить самому?! Бедуин посмотрит на тебя глазами, какими, собственно, и смотрит на тебя: «Что ты такое говоришь, брат Юсуф?»