Владимир Череванский - Любовь под боевым огнем

Пошли расспросы.

– Как поступают русские с землями правоверных, подпавших под их власть по воле Аллаха?

– Гяуры отдают их обратно покоренному народу, и только берут херадж и танап с урожая и зякет с торговли, – отвечали туркестанцы.

– И притом меньше, чем берет эмир, – прибавили бухарцы.

– Как они поступают с нашими женщинами?

– Они не обращают на наших женщин никакого внимания, все равно как мы не даем цены отрезкам наших ногтей.

О рабстве мужчин не было вопросов. Теке знали, что христианский пророк Иисус, сын Марии, запретил рабство.

Впечатление получилось благоприятное. Тыкма-сардару предстоял вопрос: бежать ли ему в Мерв или положить клынч у ног русского сардара? Круг разошелся, не приняв на этот раз никакого решения.

Но вот появилась в песках и ханум.

– Через три дня после того, как гёз-канлы взошел на Голубой Холм, прекратились его обиды, – поведала она собравшемуся вокруг нее народу. – Потом гяуры повесили даже своего сербаза за то, что он, напившись араку, зарубил текинца. Раненых лечат. Над женщинами был начальник якши-ага, в котором и сам Аллах не признал бы гяура.

Сообщения ее подтвердили вскоре сотни женщин, пробравшихся в пески так же свободно, как будто они перешли из аула отца в аул мужа. В войнах с Ираном таких порядков не бывало. Тогда победитель старался истребить все корни побежденного. На базарах Хорасана ильхани уступали тогда пленных теке – при удачном, разумеется, набеге – по два червонца за голову.

Мягкость гяуров поражала изнемогшие сердца. Заметив, что усталая толпа, разбитая физически и нравственно, готова склониться перед неотразимым ударом судьбы, сардар поставил крутой вопрос:

– Продолжать ли войну?

– Чем мы будем воевать? – послышались суждения в отдельных группах. – Инглези обманули. Где их слоны, которые должны были отрывать головы врагам? У нас нет ни пушек, ни пороха, клынчи наши притупились. Все сильные руки лежат в могилах.

Не успел, впрочем, народ поразмыслить над своим положением, как со стороны Голубого Холма показался гонец с восклицанием:

– Хабар, хабар!

При этом он потрясал в воздухе бумагой – посланием гёз-канлы, призывавшим текинский народ к покорности. Чтение бумаги поручили Адилю, предпочевшему участь беглеца участи благочестивого Суфи. Народ сдвинулся вокруг него вплотную и внимал ему, как внимал бы голосу, призывавшему к неведомой жизни.

– «Объявляю текинскому народу! – возвещал гёз-канлы. – Войска великого моего государя уничтожили крепость Геок-Тепе, которую вы почитали неприступной. Она никогда не будет больше служить вашим гнездом и вашей защитой. С ее падением всей стране Ахала остается предаться милосердию моего повелителя. Так и поступите. Он, милостивый, пощадит вашу жизнь и ваше достояние. Приходите в Асхабад узнать вашу судьбу, но знайте наперед, что тех, которые захотят сопротивляться, я сочту преступниками и буду истреблять их на каждом шагу».

Объявление это нанесло сардару решительный удар.

Народ всколебался. «Не достаточно ли человеку испытать и один раз в жизни силу адского огня?»

Пользуясь этим настроением, Софи-хан заявил, что он согласится скорее надеть себе веревку на шею и показаться с нею в стане гяуров, нежели повести вновь народ под змеиные бичи Яджуджей и Маджуджей.

– А вы, ханум, как полагаете? – спросил сардар, ставя таким образом свою судьбу в зависимость от приговора женщины.

– А я полагаю, что Софи-хан собака и что мы с тобою убежим в Мерв. Там найдутся люди, которым веревка на шее не составляет почетного украшения.

Не в первый раз Софи-хан переносил от жены кровные обиды. Предпочитая в таких случаях стоическое хладнокровие, он обычно отплевывался, если обида случалась наедине, а при людях ограничивался замечанием: «Ты помутилась в рассудке!»

Теперь же он поступил высокомернее.

– Наши предки говорили, что хитрость одной женщины может составить поклажу для сорока ослов! – провозгласил он, как человек, понимающий время и обстоятельства. – Кто хочет быть одним из этих сорока, тот пусть идет за моей женою, а мой путь лежит в Асхабад.

Все слабые духом – а в каком народе их нет? – сделались доверчивыми, как дети, и тоже обратились лицом к Асхабаду, как бы не желая попасть в число сорока ослов. Другие же, более откровенные, прямо заявили, что они начали бояться русских, а кого боятся, тому и кланяются.

Вокруг Софи-хана образовалось большинство, которое и поплелось за ним с понурыми головами и с угнетенным духом.