Станислав Венгловский - Полтава

К вечеру подворье загудело. Не успели пленники перемолвиться словом, как брама в овине треснула на две половины и в проёме показался громадный человек в красном жупане, на котором из оружия одна длинная сабля в чёрных кожаных ножнах. Снизу, с соломы, виднелись широкие грязные пальцы с отросшими ногтями.

«Батько!» — догадались невольники.

— Батько Голый! Расспросит, куда вы ехали и зачем стреляли! — крикнул из-за могучей спины Кирило.

Батько закрыл собою день. Его голос поднял Петруся на ноги, даже Степан со стоном уселся на соломе.

— Это они? Вижу!

На плечо Петруся легла тяжёлая рука, повернула его лицом к свету. На красном жупане висела хрупкая соломинка, и солнечный зайчик, пробившись в раскрытую браму, осыпал её золотым блеском. Петрусь ободряюще взглянул на сидящего Степана. Он где-то видел вошедшего великана.

— Узнал? — неожиданно спросил тот, сморщив крупное лицо.

Рука на плече Петруся смякла. Ломкая соломинка сорвалась с красного.

Петрусь припоминал... Мимо чернодубской церкви проходил когда-то убогий нищий-жебрак, заглянул вовнутрь — и замер перед малеванием. Торба с шумом упала на каменный разноцветный пол. Зограф Опанас не любил настырных людей. Длинная кисть, которой он расписывал потолок, иногда гуляла по чужим спинам. Но спокойных посетителей зограф не прогонял, а разговаривал с ними. Иногда собеседник оставался на стене в одеждах святого... Не прогнал зограф и жебрака. Долговязый приблудник внимательно рассмотрел всё, что писано очень высоко. Вместо хитрости и никчёмности на его лице проступил разум. С Петрусева малевания глядела Богоматерь. Тонкие женские руки держали маленького мальчика с недетскою заботой на синих глазёнках. Возле матери — святые...

«Парубок, — позвал жебрак Петруся с лесов. — Ты намалевал... Моего сына...»

Жебрак долго озирался, спускаясь по дороге к речке. Петрусь вышел на паперть. Однако он не успел поведать жебраку, что мальчика видел в жебрацкой ватаге, в Гадяче. Ватага ночевала под церковью...

Теперь в гультяйском батьке Петрусь признал того жебрака. Только он уже с постоянным умным выражением лица, с упрямством, которое крепко засело в сжатых губах, в чересчур тонком для большого лица носу, — как на иконах старинного письма! Батько разрезал на Петрусе верёвку, выхватив саблю из ножен обеими руками, и повёл хлопцев в каморку при конюшне. За небольшим столиком, врытым в красный глинобитный пол, он показался ещё громадней, чем был на самом деле. Рыжий Кирило просунул в дверь бутылку с горелкою и три обглоданные кружки. Петрусь и Степан лишь пригубили жидкость, а батько осушил свою посудину до дна... Когда обо всём было переговорено — он крякнул:

— Оце... И Марко ваш дурень, и вы — такие же... Ехать на Сечь, а тут — панам волю?

— Вот, вот, — подхватил Петрусь.

— Не вотвоткай! — остановила Петруся огромная рука. — Ты умнее придумал!.. До гетмана... Повесить его! Или он меня, или я — его... Кровопивец. Смотрите, сколько здесь вольного люда... Вот Кирило... Зарезал своего пана и теперь привязан ко мне, побратим, сабли друг другу целовали... Ещё сколько таких! Присоединяйтесь и вы! В Чернодубе на первой придорожной осине повесим сотника Гусака и эконома Тузя! Оце... Затем и про большее покумекаем... Когда и думать, если не сейчас? Швед прёт на царя и на вашего гетмана!

Громадная рука грохнула кружкой о стол. Петрусь подпрыгнул на месте:

— В гультяи? Нет!

Батько тоже поднялся. Лицо налилось кровью, тонкий нос побелел, усы напряжены по-кошачьи:

— А если зарублю? Прикажу повесить за ноги?

— Пусть! — перебил Петрусь, зная только, что ему предлагают забыть о Боге, о Чернодубе, о науке зографа Опанаса. Взволнованный Степан вдруг перестал постанывать от боли. Хлопцы даже не смотрели на огромную чёрную руку, которая уже хваталась за саблю. Они прижались друг к другу... Что ж, смерть... Надо читать молитву, а слова забылись. Господи...

И в этот миг раскрылась дверь. Батьков побратим Кирило подслушивал, наверно, за дверью. Он со злостью упрекнул:

— Борешься за волю, батько! Разве в сердюки записываем?

— Пошутил я! — расхохотался атаман. — Чтобы такого маляра... Наведаюсь в Чернодуб, в ту церковь. Где ещё увижу сына? Весь лицом в мою покойницу жену... Возвратите хлопцам оружие, коней! Выдать им двух жеребцов.

— Нет! — закричал Петрусь. — У нас свои кони... А ваши...

— Ворованные? — покачал головою атаман. — Не годится, мол, едучи в Ерусалим, заходить в шинок? В Ерусалим... К гетману Мазепе... Ха-ха-ха!.. Может, он греха боится, когда пишет универсалы с разрешением грабить? Казак! Ты помнишь того богомаза?.. Опанаса! Разумный он человек, но... Не сейчас бы ему жить... Кровью надо этот свет прополоскать. Тогда спохватятся люди... Я помню полковника Палия. Он ещё вернётся на панов!