Мишель Зевако - Борджиа

Голос шевалье звучал восторженно и нежно. Девушка посмотрела на него с неподдельным интересом. Улыбка заиграла на ее губах.

– Не могу вам назвать свое имя, – сказала она. – Слишком серьезные обстоятельства вынуждают меня держать его в секрете. Но я скажу вам прозвище, какое дали мне те, кто знает меня.

– Что же это за прозвище? – спросил француз.

– Порой… меня называют… Примавера!..

И, махнув рукой, дама в белом галопом ускакала в направлении Флоренции.

Шевалье остался на месте, оглушенный и ослепленный этим ярким мимолетным видением. Взгляд его по-прежнему был прикован к белому платью, исчезавшему в облачке пыли. Он видел, как всадница резко свернула вправо и исчезла среди холмов. Долго он стоял все на том же месте… Наконец он тяжело вздохнул.

– Примавера! – повторил он. – Какое прекрасное имя! Примавера… весна! [3] Примавера (ит. Primavera) – весна; но так называют и первые весенние цветы – примулы. В поэтическом языке является синонимом слова «юность». Имя Примавера, в частности, носила старшая сестра Макиавелли, одного из героев книги. Она и в самом деле прекрасна, словно цветущая весна… Но что мне мечтать о ней! Она, конечно, забудет меня уже через час… Да и на что другое могу надеяться я, бедный искатель приключений?

Вот с такими меланхолическими мыслями шевалье де Рагастен продолжил свой путь в Рим.

Блестящий эскорт молодых дворян, сопровождавших Чезаре Борджию, уже около двух часов двигался по Флорентийской дороге. Папский отпрыск лихорадочно оглядывал окрестности. Время от времени с его губ срывались ругательства.

– Наконец-то! – вдруг вскрикнул он.

И остановился перед всадником, подскакавшим к нему.

– Дон Гарконио!.. Какие новости? – порывисто спросил Чезаре.

– И хорошие, и плохие.

– Что он хочет сказать? О, Мадонна! Объясни!

– Терпение, монсиньор! Мой друг Макиавелли убеждал меня еще вчера, – что терпение необходимо считать самой ценной добродетелью принца.

– Шут! Смотри, как бы мой хлыст…

– Ну, хорошо… я видел девушку.

Борджиа побледнел.

– Ты ее видел!.. – с дрожью вымолвил он наконец.

– Я говорил с ней…

– Гарконио!.. Я добьюсь, чтобы отец отдал тебе право на доходы бенедектинского монастыря Святой Марии.

– Монсиньор, вы очень щедры.

– Но ведь не я же буду платить! – пробурчал Чезаре в усы… – Ну, заканчивай!.. Итак… ты с ней говорил?.. И что же она сказала?..

– Вот теперь новости становятся плохими…

– Она отказала!..

– Она ускользнула… Но давайте я расскажу с самого начала.

– Ты узнал ее настоящее имя?

– Не успел, потому что пока ее не удалось приручить.

– Но ты ее преследовал? Узнал, где она прячется?.. Говори – или ты убьешь меня.

– Монсиньор, я преследовал девушку в соответствии с вашими инструкциями, но вы убедитесь, что мне не удалось раскрыть ее гнездышко совсем не по своей вине…

– О, ужас!.. Она меня избегает…

– Я встретил ее возле оливковой рощицы, и это было просто чудо. С того момента я шел за ней… говорил ей, что было условлено… Она хотела убежать, но я погнался за ней, словно за ланью, и уже готов был выведать правду…

– Она ускользнула от тебя, жалкий монашек..

– Мы, – невозмутимо продолжал дон Гарконио, – повстречали молодого бандита; тот искал ссоры со мной и направил мне в грудь острие своей шпаги … Вот тут-то прекрасная белая пташка и улетела.

– Проклятие!.. А… это ничтожество… этот человек… где он? Куда он делся? Ты потерял его след, трус?

– Да нет же! Я следил за ним издали… Сейчас негодяй завтракает в корчме «Де ла Фурш», в двадцати минутах отсюда.

– В путь! – крикнул сын папы, вонзая золотые шпоры в бока своего жеребца, и вырвался вперед.

– Неплохо я посчитаюсь с французом! – прошептал монах.

Мчавшиеся бешеным галопом всадники скоро оказались перед указанной монахом корчмой.

Это был дрянной постоялый двор, скорее – одноэтажный кабак, в котором страждущий путешественник мог освежиться разве что скверным вином да теплой водой. Со стороны дороги вдоль этой лачуги тянулся сад, не огражденный ни рвом, ни палисадником. В саду виднелось нечто, претендующее на беседку. В этой беседке в самом деле завтракал шевалье де Рагастен.

– Вот он! – указал монах.

Чезаре мрачно посмотрел на молодого человека, который приветствовал прибытие столь большой группы всадников, а потом опять сел и спокойно принялся за завтрак.

Рагастен узнал монаха и сразу же пристегнул кожаный пояс, на котором висела шпага. Потом его острый глаз различил в группе всадников еще одного человека. Это был Чезаре Борджиа!..