Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

— Погибли места святые от вас, дураков. Везде вас теперь много — неучёных сельских попов. Людей учите, а сами не знаете, чему.

Сам Логин самоуверенно поучал Дионисия, требуя, чтобы тот не читал поучения святых отцов и не пел на клиросе. Он так и заявил:

— Не ваше это дело — петь или читать. Знал бы ты одно, архимандрит, чтоб с мотовилом своим на клиросе, как болван, онемев, стоять.

Но и эту грубость Дионисий пропустил мимо. Тогда Логин от грубых слов перешёл к грубым действиям. Когда Дионисий сошёл с клироса и хотел читать, Логин подскочил к нему и вырвал книгу из его рук. Налой с книгой полетел на землю. Дионисий лишь молча перекрестил своё лицо и пошёл на клирос. Логин читал сам и, когда закончил чтение, подошёл к архимандриту, начал ругать его и плевать ему в лицо. Дионисий, отстранив его посохом, мирно сказал:

— Перестань, Логин, не мешай божественному пению и братию не смущай.

Но кроткий тон Дионисия не смирил взбесившегося клирошанина. Он выхватил из рук архимандрита посох, изломал его на четыре части и бросил ему на колени.

Дионисий был вправе наложить епитимью на святотатца, наконец, изгнать его из стен лавры. Вместо этого он стал молиться Богу и просить прощения за грех Логина.

Прощение архимандрита подвигло Логина на новые злодейства. Вместе со своим подельником он стал писать в Москву жалобы на Дионисия, наполненные клеветой и поношениями.

Дальнейшим шагом, рассчитанным на вовлечение архимандрита в западню, было поручение исправить «Потребник», куда переписчики внесли немало искажений.

Этот труд был возложен на Дионисия царской грамотой. «И мы, — писал царь, — указали исправление «Потребника» поручить тебе, архимандриту Дионисию, и с тобою Арсению и Ивану и другим духовным и разумным старцам, которым подлинно известно книжное учение, грамматику и риторику знают».

Это почётное, казалось бы, царское поручение обернулось, однако, для Дионисия великой бедой. Он удалил все неточности и ошибки, в том числе и ненужную прибавку «и огнём». Кто сделал эту прибавку, неизвестно. Возможно, и сам Логин — переписчик многих уставов. Но умысел этой прибавки был очевиден. Дионисия, который её удалил, начали обвинять в великом смертном грехе, хотя поступил он правильно: прибавка была ненужной.

Обнаружив, что Дионисий вычеркнул слова «и огнём», Логин со своими подельниками отправил новый донос в Москву, обвиняя архимандрита в том, что он еретичествует: «Духа Святого не исповедует, яко огнь есть».

Дионисия и его товарищей вызвали на патриарший двор. Их волокли туда с бесчестьем и позором, плевали в них, кидали каменьями. Потом начался допрос в Вознесенском монастыре, в кельях инокини Марфы. «Доказав» вину Дионисия, с него потребовали пятьсот рублей якобы за неё. Дионисий ответил, что денег у него нет. Его заковали в цепи и подвергли издевательствам. Дионисий с достоинством отвечал:

— Денег у меня нет, да и давать не за что. Сибирью и Соловками грозите мне? Но я рад пострадать за Бога и правду. Это мне и жизнь.

Против Дионисия возбудили не только монахов, но и чернь. Распустили слух, что архимандрит Троице-Сергиевой лавры решил «вывести» огонь. Это вызвало злобу простых людей, особенно ремесленников, которые без огня ничего не могли делать. Голодные люди, поверившие, что в их несчастьях повинен архимандрит, выходили против него с дрекольем и камнями. А он стоял скованный, не в силах даже уклониться от ударов, от бесчисленных пинков и кулаков. Глаза его запорошило песком, которым кидали в него.

Между тем стояли жаркие дни июня, затем июля, и не было человека, который подал ему хотя бы воды. Пить ему приносили тайно, когда он лежал в застенке.

Эти публичные истязания были рассчитаны ещё и на то, чтобы оторвать от Дионисия его учеников и поборников. Одного из них, Арсения Глухого, судя по всему, принудили написать отречение, а по существу донос на Дионисия. Это отречение было составлено сбивчиво, бессвязно и бездоказательно. Он обвинял архимандрита в том, что он не выдаёт бедным клирошанам денег на платье и обувь, а рукоделье велит уничтожать.

Письмо это было адресовано на имя боярина Бориса Михайловича Салтыкова, хотя боярином в 1615 году он ещё не был. Тут явная лесть. Существенна также оговорка о «незлобливом сердце» Марфы Ивановны, которое «на ярость подвигнули». Снова лесть, теперь уже по адресу Марфы Ивановны.

Всё это происходило до приезда Филарета, и, прочитав по возвращении из плена письмо старца Арсения Глухого, он понял, что старица Марфа находилась как бы в одной связке со своими племянниками Салтыковыми.