Таисия Наполова - Московский Ришелье. Федор Никитич

Однако вначале внимание гостей было занято отнюдь не закусками. Меню привычное, да и многие из приглашённых имели добрых поваров, что тебе кулебяку испечь, что уху стерляжью приготовить. А какие пироги пекли к ухе! К каждой ухе — особые. А такой крупитчатый хлеб ни в одной державе не умели испечь...

Нет, сегодняшний пир для многих гостей был не закусками красен. Люди соскучились по новостям, и все чего-то ждали. Слышали, что на Салтыковых надвигается гроза, но они пришли на этот пир, чая милости для себя. Чего доброго... Родичи царской матери, сколько лет правили они «словом государыни». Казной государя она пользовалась как своей собственной. Да и собственная была немалой, ибо Марфа получала оброчные доходы с галицких волостей, полностью ей принадлежащих.

Думая об этом, гости пристальнее вглядывались в Марфу. На пир, как было замечено, она явилась в горностаевой шубе и собольей шапочке. Инокиня даже двери и окошечки в своей колымаге отделывала соболями. По ней ли иноческое житие? Филарет сделал её игуменьей, но где видно, чтобы игуменьи украшали себя драгоценностями? Пальцы унизаны перстнями... Нет, ей снятся не кельи, а царицыны хоромы, и хочется ей взять большую власть не по мере своих сил.

Марфа сидела немного поодаль от Филарета. Что они думали оба? Розно думали, как видно. А царь что-то бледен и смутен лицом. Гости с нетерпением ожидали, кого пожалует царь своей чашей. С кем будет милостив Филарет? Кого обнесёт первыми своей чашей?

Наготове были стольники, чтобы разносить напитки и вина, наготове был кравчий, главный радетель о царском питье. Чего гости, однако, ожидали? Они незаметно переводили взгляды с царя на патриарха, затем на Михаила Салтыкова. Ещё, казалось, не так давно он наряжал вина царю, потом его сменил новый кравчий. Но почему же Михаил Михайлович держится как-то особенно уверенно? Вот, подбадриваемый взглядами игуменьи Марфы, он приближается к царю с поклоном.

— Дозволь, государь, службу тебе сослужить! Государыня-матушка сказывала, какое целение надобно тебе от простуды. Чаша романеи да молитва матушки любую хворь сымут...

Царь улыбнулся и, встретившись с сочувственным взглядом матери, велел стольнику, который особо прислуживал ему, передать свою чашу Михаилу Салтыкову. Тот взял её и вышел, но вскоре вернулся и протянул царю чашу, до краёв наполненную вином.

— Жалую своей чашей братьев моих Бориса и Михаила! И да снизойдёт на нас доброе согласие! — произнёс государь.

Марфа одобрительно наклонила голову, а лица братьев просияли. Эта честь, оказанная им на миру, была добрым знаком. Авось гроза, кою предвещало им вмешательство Филарета в дело Марьи Хлоповой, минует их. А Борис к тому же ожидал ещё и поставления в боярский чин.

Наблюдавший эту сцену Филарет ничем, однако, не выдал своих чувств. Он пожаловал свою чашу князю Воротынскому. Может быть, он хотел этим показать своему сыну-царю, что жаловать надо достойных? Многие увидели в этом поступок, как бы поперечный ему.

Князь Иван низко поклонился Филарету и принял чашу. Пир пошёл своим ходом. Посыпались заздравные тосты, весёлые шутки. Лишь князь Воротынский казался безучастным к общему оживлению. Он грустно всматривался в лицо царя. Это было лицо дитяти, которому дали желанную игрушку. Он улыбался, но с лица его ещё не сошла как будто тревога: а вдруг отнимут? «Старшее поколение бояр, что всегда поддерживало царя, уходит. Их место занимают лихоимцы, жадные до власти и денег. Добро ещё, что у патриарха твёрдая рука...» — думал князь Иван.

Неожиданно раздался непонятный шум. Отворилась дверь в палату, и в ней показались скоморохи. Стража и кинувшиеся на помощь слуги гнали их обратно, но двое скоморохов, державшиеся ближе к стене, юркнули в залу. Охранники тотчас же кинулись к ним, но вдруг прозвучал властный голос Филарета:

— Пусть войдут!

Один из скоморохов, в пёстрых лохмотьях, разрисованный красками под кота, сделал несколько шагов в сторону патриарха.

— Чашник, подай скомороху вина! — велел Филарет.

Скоморох, похожий на кота, не спешил, однако, принимать чашу.

— Низко кланяюсь тебе, высокий владыка, на добром слове.

Оглядев присутствующих, он добавил:

— Всякий пьющий вино мудрее не делается.

Филарет рассмеялся.

— Не преподносишь ли ты, скоморох, и нам свою мудрость?

Раздался смех. Пирующие оживились. Скоморох снова оглядел их и с насмешкой произнёс:

— Не отрицаюсь, высокий владыка.

— И в чём же твоя мудрость? — смеясь, спросил Михаил Салтыков.