Александр Филимонов - Битва на Калке. Пока летит стрела

Решив больше не ждать, отзовётся ли хозяин, Иван встряхнулся и поплёлся на двор. Захочет Малафей, так сам пусть приходит.

Снаружи было морозно. Хотелось вдохнуть полной грудью жгучего воздуха, чтобы совсем прояснилось в голове. Но Иван знал, что если этак вдохнёшь, то совсем худо станет. Потемнеет в глазах, закружится — и упадёшь в глубокий снег. Некому стало снег убирать со двора. Да что там снег! Выйди-ка на улицу, оглянись кругом — иной раз и живой души не увидишь! Ещё в начале зимы народ как-то толокся, чего-то делал. Да и нищие, которых вдруг развелось множество (иные даже из бывших зажиточных горожан), ползали повсюду, сидели на каждом углу, скулили под каждыми воротами, выпрашивая поесть чего-нибудь, даже дрались друг с дружкой из-за хлебной корки. Теперь уже и нищих не видно. То ли просить не у кого стало, то ли сами вымерли все. Иван как-то ходил к Софии Великой (послал хозяин еды какой купить на последнее серебро), так ужаснулся! Скудельницы, срубы для мёртвых тел, там и сям поставлены и уж переполнены — покойников-то рядом стали класть. А кто и просто возле домов своих валяется неприбранный. Видать, у близких-то и сил нет родного покойника к скудельнице волочь. Какой уж тут торг! Едва выменял Иван тогда горсть серебра на холщовый мешочек прелой, с мусором, пшеницы.

Голод правил теперь в славном Новгороде. Смерть по улицам бродила прямо средь бела дня, сама такая же равнодушная, как и те, кого она забирала.

Но не везде, однако, был ей свободный ход. Туда, за Волховский мост, где княжеские хоромы стояли, а также находились подворья новгородских богачей, оставшихся верными прислужниками Ярослава, голодная смерть не допускалась. Дружинники князя Ярослава Всеволодовича все подходы ко дворцу надёжно сторожили, поди сунься. И сами сытые да румяные, и кони их овсом кормленые.

Князь Ярослав Всеволодович, осерчав на граждан новгородских, решил с ними поступить по-простому, без тонких хитростей. Ушёл из Новгорода да и заступил все торговые пути. Мышь не проскочит! А здешних-то мышей давно всех поели.

И собак поели. Поначалу вроде брезговал народ собак есть, потому что те, твари бессмысленные, с голодухи мертвецов грызли. Съешь такую — вроде как сам людоедом станешь. А потом ничего, стали есть собачек-то. Нынче ни одной уж не отыщешь. Разве что со стороны княжеского дворца услышишь весёлый заливистый лай. Там посадник Ярослава сидит с войском, там припасов много. Коням овса дают в полную меру! Когда дружинники Ярославовы куда-то выезжают по своим делам, то та улица, где они поскачут, считай, милостью княжеской подарена. Конь-то сытый, возьмёт да и опростается, рассыплет по снегу коричневые яблоки, исходящие паром. Налетай, кто успеет! Разломишь такое яблоко, а внутри, как семечки в пахучем плоде, зёрнышки овса — мягкие, солоноватые. Во рту от них такая сытость забытая. А можно и не выбирать зёрнышки. Просто откусывай да жуй, пока тёплое.

А дружинникам Князевым утеха: остановятся поодаль и хохочут, глядя, как гордые жители новгородские торопливо насыщаются конским говном.

Увидев однажды такое, услышав смех наглых от своей безнаказанности, вооружённых людей, Иван положил себе накрепко больше туда, на улицы, ведущие ко дворцу, не ходить. Чтобы не сдохнуть на месте от обиды и бессильного желания поквитаться с обидчиками.

Беда Великого Новгорода была ещё и в том, что он не умел голодать. Не научился. Какой бы ни был неурожай, как бы хлеба в окрестностях не вымокали, а без пропитания город не оставался. Пусть и по дорогой цене, а купцы всегда подвезут из плодородных краёв и пшеницы, и ржи, и другого припаса достаточно. А разная чудь да чухонцы — те и рыбы соленой-сушеной, и битой птицы, всего натащат на Торг. И не только они. От немцев, из Литвы приедут обозы с мясом, селёдкой, мукой. Покряхтывай да развязывай мошну и покупай сколько тебе надо. Ну, пояс иногда затянешь потуже, а до нового урожая будешь жив и здоров.

Нынче совсем не то. Совсем плохо. Перерезал князь Ярослав Всеволодович Новгороду все жилы, питающие его, все пути торговые.

Иван очнулся от невесёлых мыслей, обнаружив себя по-прежнему стоящим посреди Малафеева двора. Неохота было никуда идти. Опустевшее, обезлюдевшее хозяйство вокруг стало зловещим, казалось, говорило Ивану: ну вот и ты скоро помрёшь, так и будешь здесь, посреди двора, валяться, а от меня никуда не денешься... Он постоял ещё немного, покачиваясь, борясь с приступом знакомой уже глухой тоски, и поплёлся, хрустя снегом, к себе в избушку. Избушка стояла в дальнем от хозяйского дома конце двора, рядом с кузницей.