Георгий Степанов - Закат в крови [Роман]

— Ну пойдем, пойдем отсюда, — обеспокоилась Глаша. — Я тоже не могу больше смотреть на этот ужас…

Она с силой повлекла за собой Ивлева.

Южный ветер по-прежнему веял теплым ароматом нагревшейся земли и победно нес на широких крыльях раннюю весну, сияющую ярким солнцем и белизной облаков.

Ивлев оглянулся. Еще было далеко до вечера, но в глазах художника солнце побагровело и облака вдруг заалели, образовав дрожащий, зыбкий, пунцово-кровавый пожар заката. В лихорадочных отблесках, в огненно-извилистых отсветах начало утопать скопище людей, и повозок, и лошадей вместе со всадниками. Все это, отражаясь в бегущих водах Кубани, стало уменьшаться, удаляться и поглощаться багровой зыбко-меркнущей далью.

Глаша вновь решительно повлекла за собой Ивлева, но перед его взором еще долго стоял воображаемый закатный пожар, и он понял: это кровавый исход белого движения.

Вечером огня в доме не зажигали.

Ивлев лежал на диване, курил, переживал увиденное. Перед его мысленным взором все еще металось, орало, копошилось скопище беженцев у железнодорожного моста.

Когда же совсем стемнело и в небе засеребрились дрожащие звезды, он поднялся и подошел к окну. Глаша, встав рядом, распахнула обе створки. Из палисадника в комнату потянуло теплом и сыростью вечернего воздуха.

— Знаешь, Глаша, — вдруг сказал Ивлев, — все, что мы сегодня наблюдали, просится на полотно… Я не могу не писать этот закат в крови… Он будет концом «ледяного похода».

После того как красные войска взяли Тихорецкую, Деникин отбыл в Новороссийск, а в Екатеринодар, на Черноморский вокзал, перекочевал со своим штабом из Тимашевской командующий Донской армией Сидорин. Своим приказом от 1 марта старого стиля он объявил город на осадном положении. Еще один курьез гражданской войны: столицу Кубани намеревались отстаивать растрепанные донские корпуса, в то время как Кубанская армия, еще сохранявшая организованность и способность к сопротивлению, была оттеснена и изолирована красными далеко на востоке, в районе Армавира и Ставрополя.

Организацию обороны генерал Сидорин возложил на инспектора артиллерии своей армии генерала Майделя. Но ничего из генеральской затеи не получилось.

Майделю даже не удалось заставить конные части донцов спешиться и занять позиции в Садах и Пашковской, чтобы прикрыть город с наиболее уязвимой северо-восточной стороны. Тут курсировали только бронепоезда.

А паника катастрофически нарастала, войска и беженцы безудержно рвались за Кубань, на Новороссийскую дорогу. Генералы приняли решение навести деревянный мост около железнодорожного, но время было упущено, и потому у переправы продолжалось вавилонское столпотворение.

Сам Сидорин с начальником штаба Кильчевским поспешили на бронепоезде укатить на станцию Георгие-Афипская.

Тем временем красные заняли станции Новотитаровскую и Динскую, и разъезды их передовых частей стали появляться у Пашковской и Садов.

Утром 4 марта деревянный мост был кое-как достроен, и за Кубань устремились два потока.

Но в это время в район, прилегающий к мостам, проникли красные партизаны, приведенные Первоцветом и Шемякиным. Расположившись в ближайших домах, они открыли из окон стрельбу по белоказакам. Огонь со стороны города усилил панику на переправах — казаки бросали повозки, даже оружие и сломя голову бежали куда попало. Майделю пришлось снять с фронта бронепоезд «Генерал Корнилов», чтобы подавить пушками дерзкую вылазку партизан.

В полдень Ивлев с Глашей вышли из дому и смешались с группами любопытных.

Теплый воздух веял в лицо. Сизые облака плыли в голубой выси весеннего неба, и тени от них скользили по крышам, мостовым, стенам, заборам. Со стороны Пашковской явственно доносились звуки перестрелки, разрывов снарядов, на которые нервозной суетой реагировали конные и пешие колонны белоказаков и затесавшиеся между ними повозки беженцев.

— Чувствую, красные конники вот-вот нагрянут, — сказала Глаша.

— Тогда вернемся домой, — забеспокоился Ивлев. — Опасно оставаться на улице, когда конница берет город.

Ивлев сейчас дышал одной Глашей. В его жизни лишь она имела смысл. Теперь, видя, как переполняет ее уверенность в близком торжестве, он невольно сравнивал ее с Инной, жаждавшей первой прискакать в родной город в далекий августовский день восемнадцатого года, когда они со стороны Садов приближались к Екатеринодару с частями генерала Эрдели.