Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Позвала Ефросинья верного дядьку Монасея и велела найти такую гору. Забрав с собой служилых людей, отправился дядька на поиски. Через неделю приехал и сказал княгине:

— Мать-княгиня Ефросинья, нашёл эту гору. И стоит она в слиянии двух рек: Солотчи и старицы Оки.

В самую утреннюю тишь, когда ещё птицы не проснулись, когда травы набухли тяжёлой росой, привезла Ефросинья Олега Ивановича и сделала всё так, как велела знахарка.

Потом положила голову мужа к себе на колени. Тут очнулся Олег Иванович и улыбнулся жене, потянулся своими губами к губам верной Ефросиньи... А она гладила его поседевшие волосы, и слёзы стояли у неё в глазах. Кого жалела?! Рязанцев многострадальных?.. Иль многострадального мужа-князя?.. И верила ли в его исцеление?.. Наверное, верила!

Точно — поправился Олег Иванович. И на том месте, где исцелился от ран, задумал поставить монастырь каменный. Да не в чудо поверил князь, а увидел, какое военное значение может иметь здесь монастырь с крепкими высокими стенами, являясь одновременно и крепостью, и воротами в мещёрские непроходимые леса да непролазные топи.

Олег Иванович очнулся от дум и приподнял голову, услышав конский галопный топот. Во всаднике с широко развевающимся тёмным плащом он узнал своего воеводу Епифана Кореева. Тот на полном скаку соскочил с лошади возле князя и упал на колени:

— Олег Иванович, ордынские послы приехали! — выдохнул.

— Будь они неладны, ироды, — невольно вырвалось у рязанского князя.

Где-то там, в глубине сознания, теплилась надежда, что пошлёт в Рязань своих людей великий московский князь, пусть и находятся они в разладе, но должен же Дмитрий Иванович смирить в такой ответственный для Руси час свою гордыню, тем более что его вина перед рязанским князем очевидна: обещал же отдать назад Лопасню, исконную крепость рязанскую, построенную ещё отцом Олега Ивановича, да обещание это так и осталось пустым звуком...

Восемь лет назад, проезжая в Орду рязанскими землями, Дмитрий Иванович остановился на Олеговом дворе. Впервые так близко лицезрел Олег Иванович московского князя, впервые вёл с ним обстоятельную беседу. Подивился уму Дмитрия Ивановича, его речам, касающимся ордынского ига и розни, что одолевает русских князей. И обратил внимание Олег Иванович на его пальцы, которые крепко сжимались в кулак при каждом слове о распрях.

«Вот таким кулаком собраться да и ахнуть по чёрной силе!» — сказал в конце беседы Дмитрий Иванович. Вот и вспомнил эти слова рязанский князь: «Да где же ты, Дмитрий Иванович! Вон Мамай быстрее тебя оборачивается... Послов прислал... Знает о нашей размолвке, вот и будет склонять меня на свою сторону в борьбе с Москвою... А не согласись — снова побьёт, покрушит, пожжёт, всё обратит в пепел и дым! Тяжело».

Почему-то вспомнилось лицо мастерового, его фигура с тонкой талией и широкими плечами. «Постой... Постой... Да это же человек из дружины Дмитрия Ивановича... Точно. Он же прислуживал ему за трапезой. Как же я раньше-то не вспомнил?! Ах Дмитрий Иванович, вон каких людей-то ты ко мне подослал... Ай да князюшка... Не доверяешь, сосед...»

Зло взяло рязанского князя: хотел было приказать Епифану Корееву бросить мастеровых-лазутчиков московских в темницу и пытать. Да поразмыслил, что пусть пока всё останется как есть: эти двое ему ещё пригодятся...

Олег Иванович прискакал домой, второпях помылся и вышел к послам, принаряженный в кожух из греческого оловира, в зелёных сафьяновых сапогах, расшитых золотом.

— Мурза Исмаил, — назвался на русском языке ордынец, одетый наряднее прочих.

Свою речь он начал с завета Чингисхана: «Конь — это наша поступь во времени...»

«Непременно надо мурзе подарить белоголового аргамака», — подумал Олег Иванович и усмехнулся уголками губ.

После переговоров Олег Иванович повёл послов в трапезную. Вот как пишет далее летописец:

«И покрыли тот великий дубовый стол скатертьми браными, и ставили на ту скатерть браную мису великую из чистого серебра, озолочену; а в той-де мисе озолоченой в наливе по украй кашица Сорочинская со свежею рыбою стерляжиной от Оки-реки; а та-де рыба стерляжина великая самим боярством ловлена».

За Камой вдруг исчезли колодцы, и воду, чтобы в первую очередь напоить лошадей, пришлось топить из снега. Чистый, сплошной белизны снег резали кубами, клали в чугунные казаны и разводили костры.

В один из таких привалов к костру подошёл лось. Он понюхал широкими ноздрями дым, повернулся и хотел было уйти, но брошенный Авгулом аркан повалил его на передние ноги.