Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Тут увидели дым, который выходил, казалось, из самой земли, низко стелясь над сугробами. Это была первая мурья.

Лесники начинают строить её летом: копают в земле четырёхугольную яму сажени две на три, опускают в неё сруб из просмолённых брёвен, кладут наверх несколько венцов из сосны, прибивают к ним доски и засыпают землёй. Для входа оставляют отверстие, чтобы человеку пролезть. По лестнице и спускаются вниз.

Внутри помещения стелют нары для отдыха, ставят стол, возле стен перемётные скамьи, кладут кожур — печь без трубы, какая обычно бывает в курной избе. На ней готовят еду и сушат одежду, обувь.

Дым выходит через отверстие: сначала он стелется по потолку, а потом струёй выходит наружу и никогда никто не угорает. Но окон нет, да они и не нужны, потому что люди приходят сюда только есть и спать: работают от темна до темна...

Подъехали к мурье, заглянули в отверстие, из которого валил дым.

— Эй, кто там, вылазь! — крикнул Яков.

Игнатий Стырь уже привязал свою лошадь к толстой сосне, его дружки прилаживали котелки на железных стояках, которые тоже были предусмотрительно взяты с собой, и уже рылись в мешках, доставая пшено и лук, чтобы сварить суп.

Из мурьи вылез парнишка лет пятнадцати: губы в саже, глаза слезятся от дыма, в небогатой одежонке: ветхом кафтанишке, на ногах бахилы, перетянутые бечёвкой, в руке держал ковш, видно, обед готовил, в котле помешивал. Испуганно огляделся, но, увидев монахов, успокоился.

— Где тут у вас вода? — спросил Стырь. Парнишка показал на родник, отгороженный досками. Игнатий взял котелки и пошёл туда.

— Чьи будете? — спросил Дмитрий. — Кому лес рубите?

— Монастырские мы, — ответил парнишка, сжимая в руках ковш. — Коломенские. А лес рубим и к Оке возим, там в плоты собираем. Оборону противу татар приказано делать: вот по весне крепости зачнут ставить. Сказывают, поганые летом должны снова на Москву пойти...

— А кто сказывает? — прищурился князь.

— Промеж собой мужики балакают. Да вон и наш игумен отец Пафнутий анадысь баял: непременно Мамай должен снова на Москву пойти, река Вожа ему — как баранья кость в горле... Игумен и направил нас лесовать, а по весне должно на укрепление засек и крепостей народу немало выйти... Ох, как в нём, в народе, силу-то колыхнула победа на Воже!

Великий князь улыбнулся, глядя на рассудительного не по годам кашевара, понравился он ему своей речью, пригласил супу отведать, который уже кипел в котелках. Парнишка поблагодарил «инока», но отказался: сослался на то, что свой доваривать надо, — скоро лесники на еду прибудут.

Он снова улез в мурью, а князь Дмитрий и его товарищи сели обедать. Как и полагается монахам, ели пшённый суп с луком, без мяса, который пах привольным дымом костра и напомнил князю о совершенных им военных походах: сколько ему пришлось, участвуя в битвах с четырнадцати лет, побывать в них и сколько таких же котелков с супом опорожнить со своими воинами!.. А сколько за это время хороших боевых друзей пришлось похоронить, и сколько раз сам находился на волосок от погибели!..

Но в самом великом князе жила вера в то, что неподвластен он в бою смерти, и эта вера с возрастом крепла, потому что твердела рука, закалялась воля, прибавлялось мужество и постигалась наука побеждать. Выиграв битву, кланялся он на поле брани всем, кто помог ему это сделать, — воинам русским: и своей дружине, и смерду, и простому ремесленнику, бившимся с ним рядом. И как возрадовалось сердце, когда услышал от юнца кашевара вот эти слова: «Ох, как в нём, в народе, силу-то колыхнула победа на Воже!» Значит, верят, что ордынца бить можно...

Заметил Пересвет — задумался великий князь: вот так незначительная вроде бы встреча, а может вызвать большие мысли. Знал это чернец... Да, может!

Подошли лесорубы: все они были рослые и широкоплечие, в нагольных полушубках, за кушаки засунуты топоры. Особенно выделялся один: с чёрной как смоль бородою, умными серыми глазами, полушубок накинут на плечи, словно жарко лесорубу, через распахнутую на груди рубаху выбивались такие же чёрные, как борода, волосы.

— Здравствуйте, божьи люди! — сказал чернобородый, подходя к обедающим «монахам». — Откуда едете? И куда, если не скрытничаете?

— Чего нам скрытничать, — ответил Бренк. — Везём горшки в Пронскую обитель. В Москве по делам бывали, сейчас оттуда.

Чернобородый бросил взгляд на сани, увидел волка, хитро прищурился:

— А мы видели, как за вами звери гнались. Метко стреляете, божьи люди. Где только научились?