Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Облобызав протянутую руку архиепископа, Игнатий и Андрейка побежали на Ярослав двор, где гудел вечевой набат и куда уже начал стекаться народ.

За свою короткую жизнь Андрейка такое лицезрел, что его и удивить-то, казалось, было нечем; ан нет, вскоре ему предстояло увидеть дотоле чудо невиданное и неслыханное, как новгородское вече... И взрослый Стырь был поражён этим зрелищем... Да что там Андрейка или Игнатий?! Не скрывает своего восхищения и летописец, оставивший нам такие строки:

«Подходит к помосту люд, у многих в ухе серьга. Тут и скурры (скоморохи)... Неугодны они христианской церкви, а народ за них... Иной привязав вервь ко Кресту купольному, а другий конец отнесёт далече к земным людям и с церкви той сбегает вниз, единою рукою за конец верви той держась, а в другой руке держаще меч наг... А иный летает с храма или с высоких палат, полотняные крилы имея, а ин, обвився мокрым полотном, борется с лютым зверем леопардом; а ин нагим идёт во огнь...»

А над всем царит вечевой помост. Сбирающимся на него боярам хорошо видна кремлёвская стена под шатровой двускатной крышей, внизу — уже многоголовое колыханье смердов в матерчатых закруглённых шапках. Сверху архимандрит Юрьевского монастыря — он тоже непременный член боярского совета — взирает на скуфейки своих монахов. А вот и мастеровые подошли с разных концов Новгорода, с заведомо припасёнными осиновыми дрынами под кафтаном. Каждый человек на вече блюдёт нравы и образует голос той улицы, где живёт, и хозяина, к кому принадлежит... Много и свободных граждан. Те тоже стоят особой кучкой...

А набат гудёт, гудёт!

Но вот звонарь на колокольне святой Софии обрывает звон, раскатывающийся за пределы города: над Ильмень-озером, над равнинными полями и дубравами... И верят новгородцы, что их вечевой колокол слышат люди многих городов великой Руси...

На помост поднимается владыка и начинает речь:

— Мужи великого Новгорода, от мала до велика! Услышите, сыны человеческие, мои слова о том, какое гонение пришло на веру Христову! Поганый Мамай идёт на Русскую землю и великого князя московского, Дмитрия Ивановича, хотя веру Христову осквернить и святые церкви разорить и род христианский искоренить. Князь же великий Дмитрий Иванович помощью Бога вооружился против поганого этого Мамая и хочет ревностно за Христову веру пострадать. Молю вас, сынов своих, и вы с ним подвигнитесь веры ради Христовой и получите вечную жизнь...

— За ради веры Христовой мочно! — крикнул один невзрачный смерд в кафтанишке выше колен, в сбитых поршнях...

— Замолчи, крючок согбенный! Хлеб убирать надоть... Детишки... — оборвал смерда здоровила-сосед.

В народе уже началось брожение...

— Тиш-ш-ша! Тиш-ш-ша! — крикнули с помоста.

Дали слово Фоме Михайловичу Красному.

— За ради веры Христовой пострадать мочно, как сказал смерд, а и прав другой — хлеб убирать надоть... А рази, когда на нас нападали ливонцы, Москва помогала?! Почему же мы должны ей помогать?! — выкрикнул в вече.

Народ заколыхался, а у Игнатия на миг отнялся язык, лишь подумал: «Вот, оборотень, а обещал... Какой перстень отдал!»

Но Красной не был бы им, чтобы не поиграть на живых струнах людских...

— Но сейчас время иное... Сейчас решается вопрос быть ли Русской земле вообще или не быть... Слышал я, что Мамай похвалялся: «Завоюю Москву, сяду в ней царём и всю Русь закабалю!» Други мои, мужи новгородские, рази допустим такое?! — завернул речь в другое русло боярин.

— Не допустим! — загудела толпа.

— Ты хлеб... детишки... Зачем тя хлеб, когда харя как у борова? — укорил здоровилу «крючок согбенный».

— Замолчи, балабол, счас по хряси съезжу!

— Попробуй, — хорохорился смерд в кафтанишке.

И — хрясь по хряси: у смерда сопатка вдребезги, из неё — кровь. Залила здоровиле рубаху.

— Ах ты, гад, добро портишь!

И снова — хрясь по разбитой хряси.

Но тут здоровиле меж лопаток дрыном хватили — парень закрутился юлой, сшиб силача, боровшегося с леопардом...

Зверь оскалил клыки и попёр на народ.

Клубкастая толпа вывалилась со двора и покатилась к Большому мосту. Замелькали там кулаки, потом и до колов дело дошло...

Потопленный Перун вынырнул, повёл усом и засмеялся: «Так вам, безбожникам, и надо... Лупите друг друга!»

Пока разъярённый чёрный люд кровянил себе морды, их господа бояре составляли грамоту. И вот какой она вышла из-под пера писаря:

«По благословению владыки Евфимия её покончаша посадники ноугороцкие, и тысяцкие ноугороцкие, и бояре, и житьи люди, и купцы, и смерды — все пять концов, весь Государь Великий Новгород, на вече, на Ярославовом дворе порешили послать воев ноугороцких в помощь князю московскому Димитрию Иоанновичу...»