Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Рядом грузно высилась Борисоглебская башня по имени храма Бориса и Глеба. А неподалёку вознеслась в небо церковь Николы в пять куполов, которые блёкло-сине, даже тускловато отсвечивали в лучах солнца.

«Богаты тут людишки да жадноваты, — снова подумалось дружиннику Дмитрия Ивановича. — Вишь, купола-то церквей многих свинцом крыты, а не золотом, как у нас на Москве аль во Владимире...»

— Вот что, друже, — обратился Иван Васильевич к Стырю. — Мой дом стоит отсюда недалече, на Пречистенском конце, сегодня с мальцом ты у меня побудешь, а завтра к архиепископу пойдём. Аль, может, сегодня сам к нему желаешь идти?..

«Хват купчина! Да и мы не лыком шиты... Мне как послу великого московского князя следовало бы сразу владыке представиться, да подождём гордыню-то показывать... Хорошо наслышаны про обычаи новгородские... И Боброк в дорогу напутствовал: «Знай, Игнатий, что новгородцы свято блюдут слова посадника Твердислава, сказанные им сто пятьдесят лет назад на вече: «А вы, братия, в посадниках и в князьях вольны». И запомни, правят Новгородом триста золотых поясов — богатейшие бояре да купцы, и так ловко, что будто деется это именем веча, чёрных людей», — быстро пронеслось в голове Игнатия, и он ответил смеясь:

— Навестим сперва ваш дом, Иван Васильевич, наверное, банька у вас знатная да и меды отменные...

— Это уж как водится, — расцвёл в улыбке Усатый.

Пришлось Стырю одарить дородную жену купца, да кое-что и ему сунуть в руку, благо Боброк на подарки именитым новгородцам и их владыке Евфимию не поскупился.

Ещё с вечера Иван Васильевич разослал своих дворовых по домам знатных купцов и бояр с просьбой от московского князя. А наутро, собравшись, подобревшие от даров, пошли к архиепископу и, поклонившись ему, сказали:

— Знаешь ли, господин отец наш, что хан Мамай идёт на Москву, чтобы пленить землю Русскую, хотя веру Христову осквернить, хотя и церкви Божии разорить... Мы же, господин отче, слышали, что великий князь Дмитрий Иванович силой Божьей, высоким смирением ополчился противу них и хочет, отче, за веру и землю свою умереть.

Хитрый владыка, сразу уразумев хотение бояр, сделал вид, что не понял, зачем пришли они к нему, и вопросил:

— А по какой надобности вы ко мне-то пожаловали?

— Господин отче святый, а пожаловали мы к тебе, чтобы ты благословил нас принять победный аль мученический венец вместе с сынами русскими московской земли...

— Вижу, что решено это вами в согласии, — и владыка покосился на левую руку влиятельного на вече боярина Фомы Михайловича Красного, на среднем пальце которого поблескивал массивный золотой перстень с рубином. Этот взгляд мигом перехватил Игнатий...

— Что ж, — продолжил архиепископ. — Благословляю на святое дело! Идите теперь, повелите народу собираться и, пойдя, скажите народу: захочет ли он бороться против поганых? И я там говорить буду.

— Спасибо, отче!

Бояре и купцы удалились, а Игнатий с Андрейкой подошли под руку новгородского владыки и тоже получили благословение. Тогда Игнатий передал Евфимию пожелание здоровья и многих лет жизни от Дмитрия Ивановича и Боброка Волынского, которого архиепископ знал и чтил с давних пор.

Владыка в свою очередь спросил о здоровье великого князя и его верного воеводы, сказав о нём: «Зело красен муж!», и с благодарностью от Софии и всех христолюбивых людей новгородских принял дары.

И тогда-то Игнатий передал просьбу свою и Захарии Тютчева об устройстве в ученики к иконописцу Феофану Греку Андрейки Рублёва. Рассказал Стырь архиепископу как на исповеди о невесёлой жизни сироты в плену, как терпел унижения, а чтобы показать успехи мальца в рисовании, упомянул о том, что рисовал самого хана Мамая, и тому нравилось. Да тут только понял Игнатий—дал маху, ибо владыка стукнул посохом об пол и воскликнул:

— Грешен малец, грешен!..

— Владыка, святый отче, помилуй! Несмыслёныш... — взмолился Стырь. — Это сейчас он слегка подрос, а тогда глуп был...

То ли оттого, что пожалел владыка сироту, то ли дарами доволен остался, нисходя, произнёс:

— Ладно... После веча служка отведёт мальца в церковь Флора и Лавра [95] Во время Великой Отечественной войны гитлеровцы разобрали эту церковь до основания, использовав камень, из которого она была выстроена в 1379 году, в качестве щебенки для мощения дорог. . Там Феофан купольный барабан кончает расписывать.

— Благодарю вас, отче.

— Передай и мою благодарность князю Дмитрию и воеводе Боброку.