Владимир Афиногенов - Конец черного темника

— Чёрный бабник, нашёл время для своих утех.

— Околдовала она его, — говорили другие. — Как только увидел её «царь правосудный», взял домбру и запел о любви. И хорошо пел! Да как хорошо!

— Седина в бороду, а бес в ребро, — вторили третьи.

Но вот среди державных посыльных появились личности, которые стали прислушиваться к этим разговорам, и языки пришлось прикусить.

Но не совсем правы были те, кто подумал, что о государственных делах Мамай напрочь забыл, якобы убаюканный своими любовными стихами и усыплённый лучистыми взорами Белого Лебедя. Рано поутру на исходе апреля он вызвал битакчи Батыра и сказал ему такие слова:

— Мой сын Батыр, твоя жена Фатима стала родной сестрой моей несравненной Акку. Но дело их женское... Ты же мужчина, и я посылаю тебя за войском. Отправляйся в Кавказские горы с отрядом моих отборнейших воинов и напомни жителям этих гор и князьям: аланским, кабардинским, грузинским — моим улусникам — об их воинской повинности Орде: один боец с девяти дворов... Дзе! — Мамай энергично взмахнул рукой и рубанул ею с силой, словно саблей. — Погоди, Батыр, я введу помимо дани и у русских такую повинность. Даже великий Батый не помышлял об этом: боялся всенародного русского гнева. Всенародного, сын мой... — «великий каан» поднял кверху указательный палец, с которого он успел снять драгоценные камни, коими унизывал себя перед тем, как идти в покои Звезды Севера. — Но, сев на московский трон, я всё-таки заставлю сражаться русских в своём войске за интересы Золотой Орды. И пусть моя мечта станет явью! Хур! Поэтому мне нужно много войска. Иди!

— Иду! — воскликнул Батыр и поцеловал след от зелёного замшевого мягкого сапога Мамая.

Среди мальчиков-невольников во дворце выделялся русский по имени Андрейка, который рисовал красками. Было ему лет тринадцать-четырнадцать, русоволосый, с большими серыми задумчивыми глазами.

...Когда Фатима по обыкновению села возле водомета рядом с Акку, приготовившись слушать очередную песню Мамая, мальчик взял кисть и на широкой доске стал делать рисунок. Мамай в этот раз пел о красных степных маках, к которым приходят белые кони; они вдыхают аромат этих цветов, пьянеют от запаха, сильно бьют копытами о землю и мчатся навстречу восходящему солнцу. Озарённые лучами, кони становятся такими же красными, как и степные маки: красные гривы окутывают их головы — кони уже совсем близко от солнца, свет его поглощает их, и они исчезают. И не так ли доверчивые люди, опьянённые жизнью, падают потом в никуда...

Так пел Мамай, а мальчик под впечатлением от его песни нарисовал на фоне красных лучей солнца два женских лица, похожих на лица Акку и Фатимы. Отложив домбру-хур Мамай увидел этот рисунок и велел досыта накормить русского мальчика, а на другой день приказал нарисовать и его, великого каана сорока народов.

Андрейка изобразил Мамая сидящим на троне, с лицом брюзгливым, одутловатым, с узкими щёлками вместо глаз и огромной золотой серьгой в правом ухе, которая, казалось, тянула книзу его чёрную голову...

Но портрет Мамаю понравился, и он подарил мальчику стёганый, на шёлковой подкладке халат.

А с Акку мальчик сдружился. Он любил смотреть на неё, когда она спала, разметавшись во сне, через прозрачные разноцветные ткани, спадающие с потолка на полог её ложа. Щёки Белого Лебедя алели румянцем, трепетно вздымались груди, уже налившиеся за время гаремной жизни.

Фатима было усмотрела в любопытстве мальчика грех, но, увидев однажды его глаза, взгляд которых блуждал где-то там, куда недоступно проникнуть взору простого человека, успокоилась. Это был взгляд художника, покорённого изяществом и красотой линий женского тела, лица и златых волос. И сердце Фатимы, немало испытавшей за время походной жизни и натерпевшейся от незаслуженных упрёков злого десятника, сжималось от гордости за Акку и материнской нежности к русскому мальчику-сироте... Её сердце было добрым, а иначе оно бы не смогло ради любви к Батыру бросить вызов самой смерти.

И Мамай не ошибся, приставив Фатиму, обязанную ему по гроб жизни, в покои Белого Лебедя.

Но случилась беда...

Занятый любовью, Мамай забыл об Игнатии Стыре, которого бросили в поруб. Это он нарушил этикет ханского дворца...

Сборы Батыра в Кавказские горы были молниеносными, и с его стороны тоже не было дано никаких указаний.

Поруб — земляная яма с рубленым деревянным верхом, обмазанная изнутри глиной, смешанной с жидким аргалом [66] Аргал — сухой верблюжий помёт. и соломой, глубиной в три человеческих роста, находилась в пятивёрстной черте от великоханского дворца, на отшибе.