Николай Шадрин - Сестра милосердия

В коридоре послышались шаги — и песик имел такт предупредить хозяина голосом.

Вошел адъютант, сказал, что все готово.

— Ордена взяли?

— Да.

И вдруг больно-больно сдавило в груди, качнулась, чтоб схватить, прикипеть, не пускать Колчака! И добрейший, давно привыкший к ней пес, зарычал, дернулся вперед, чтоб защитить любимого хозяина.

— Цыть! — топнул адмирал. Песик виновато, с опущенной головой и хвостом, виляющей походкой вернулся к двери, покрутился и лег. — Блохастый! — мягко упрекнул хозяин, — вот только вы у меня и есть.

Привычно поворачивала ткань, толкала под лапку. Машина стрекотала, иголка сверкала-торопилась, оставляя ровную стежку. Механически обкусывала нить, меняла шпульку, а мысли порхали вольной пташкой то в благословенном краю юга, то по скверам и паркам Ревеля, Москвы. Вставали лица знакомых, родных… Володя! И тут замирало материнское сердце.

— Больно, Анна Васильевна? — свела сочувственно брови Алиса.

— Ой, нет, как на собаке зажило! — повертела в воздухе пальцами.

Прозвенел звонок на обед. Многие работали не столько из-за зарплаты — а ради обеда! Мастер наладил какую-то связь с рыбной артелью, и на обед подавали роскошную, с толстым слоем жира, стерляжью уху! Такой ухи Анна, кажется, и в самые благополучные годы не пробовала. С картошкой, заправлена крупно нарезанным репчатым луком. Самой рыбы, правда, почти не попадалось. Да ведь в стерляжьей ухе главное — юшка! А еще, нет-нет да и перепадет хрящ! Голова с мозгом. Но всякий раз, как выпадал такой роскошный обед, к животной радости примешивалась горечь: как же там Володя? Большенький уж. Ему питаться надо. Ну да Бог даст, выкрутятся. Это в голодном Петербурге выдавали по карточкам пятьдесят грамм хлеба.

— Что-то случилось? — подала стакан мучного киселя княжна.

Анна такой слизистый кисель и видеть не могла.

На улице что-то переменилось. В первую минуту, ничего не понимая, смотрела на длинные здания лабазов, на купеческие особняки — снег! Редкий. Тихий. Снежинки, порхая, крутились, как живые, замирали, парили на месте, медленно поднимались и вдруг, обгоняя друг дружку, косо летели к земле, беззвучно пропадали в черном зеркале луж.

И тут, будто из воздуха, явился человек. По виду обыватель.

— Анна Васильевна? — выговорил негромко. — Тимирева?

Анна не любила, когда называли этой фамилией.

— Что вам? — умела быть холодной до высокомерия.

— Депеша, — оглянулся по сторонам, протянул почтовую карточку. Шуточная. С отрывным купоном «достоинством в 100 поцелуев». И узнала почерк Сергея. Сердце екнуло и застучало. — Что это со мной? — оскорбилась она. Как и каждый бы на ее месте, в крушении семьи винила мужа! Он оказался «не то», оказался «ошибкой».

«Аннушка, я в Шанхае. Только и мечтаю о встрече с тобой и Вовиком. Боюсь, в России жить будет невозможно еще лет пять, а то и с хвостиком. Жду вас, ненаглядные мои! Жду и люблю».

Анне показалось неуместно легкомысленным и содержание, и сама открытка с фальшивым купоном «на сто поцелуев». Впрочем, на него это похоже! На всю жизнь так и остался пятнадцатилетним мальчишкой. Анна не принимала в расчет, что этот «мальчишка» имел чин контр-адмирала и золотое оружие «за храбрость».

— Ответ будет? — напомнил о себе курьер. «Надо ему заплатить», — и, стараясь не потревожить палец, поползла в карман.

— Из Шанхая?

— Из Владивостока. Сергей Николаевич прибыл по делам фирмы.

— Так вы из Владивостока?

Мужчина усмехнулся и покачал головой.

— Мне передали. Из надежных рук.

«Шпик!» мелькнуло в голове. Осмотрела его потрепанную тужурку.

— Конспирация, — выговорил незнакомец с прононсом. Да, это был офицер. Строевую выправку партикулярным платьем не прикроешь. Резким военным полупоклоном дернулся и растворился в завесе густо повалившего снега. Что за человек? Опять попытка добраться до Колчака? Через любовницу!

Снег сыпал на бугристый камень мостовой, на головы прохожих, и уже выбелил пологие крыши лабазов. Зазвенели часики — пора в цех!

Бесконечно мелькала иголка, шелестело, хрустело полотно, гудели моторы. Говорят, в Америке изобрели машину, что пришивает пуговицы! Самое гениальное изобретение! Мелькнет иголка на долю секунды, успеет зацепить нитку, сделать какую-то петельку! Полотно наплывает, морщится. Собирается белыми волнами. Отгребешь в сторону, а тут шов — лапка подскочит — палец так и норовит скользнуть под иголку — и даже по спине мороз, и передернет всю.