Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Зато прочие сами пробовали ходить на ходулях и жонглировать; когда надоело — забрали у притомившихся цыган пару гитар: иные гости умели недурно щипать струны. Фёдор Петрович блеснул музыкальными талантами — сыграл и спел новым приятелям, а Фёдора Ивановича задели слова молодого Нарышкина, брошенные вскользь.

— Противу нашего брата лучших стрелков не бывает! — утверждал Нарышкин, расстегнув верхние пуговицы егерского мундира. — Правильно великий Суворов говорил: гренадеры и мушкетёры на штыках рвут, а стреляют егеря!

— Отчего же не на штыках, коли враг рядом? — с усмешкою откликнулся Толстой. — Да только стрелять-то мало, ещё ведь и попадать надо! Ты, Саша, вели нам пистолеты подать, вот и посмотрим, чья возьмёт.

Офицерская компания оживилась. Из дому принесли пистолеты, которые немедля были заряжены. Скамьёй обозначили барьер, от него в двадцати шагах воткнули в землю две саженных жерди с надетыми вверх дном пустыми бутылками. Фёдор Петрович засомневался:

— Далеко. И темно слишком.

В самом деле, занимавшийся рассвет пока лишь немного разогнал ночную мглу. Факелы ещё горели, освещая истоптанный помост и столы с остатками затянувшейся трапезы. Фёдор Петрович был прав: мишени по другую сторону помоста едва темнели на фоне серого луга, покачиваясь вдали от стрелков — Фёдора Ивановича с Александром Нарышкиным, ставших у барьерной скамьи.

— Ничего-ничего, — хорохорился Нарышкин, разминая руку, — в бою всяко бывает.

— И то верно, — в тон ему отвечал Фёдор Иванович, — а почему тихо так? Мы же с вами, братцы, на войне сейчас! Вокруг шум должен быть, битва!

Он глянул на цыган и приказал:

— Играйте!

Музыканты грянули разом. Бубны с гитарами выбили такой задорный ритм, что ноги у притомившейся компании сами собой пустились в пляс. Цыганки-танцовщицы звякнули монистами, снова начиная пёструю карусель, но на помост не выходили, чтобы не оказаться перед нетрезвыми вооружёнными офицерами, — держались в стороне, за столами. Фёдор Иванович поворотился к Нарышкину и спросил:

— Так как, говоришь, егеря стреляют?

Тот поднял пистолет и целился долго: музыканты с плясуньями здорово отвлекали от едва заметной мишени. Наконец он спустил курок, и одна из бутылок звонко разлетелась вдребезги.

— Вот так! — сказал довольный Нарышкин. — Твой выстрел. Что затихли? — спросил он цыган, которые от грохота перестали играть. — Дайте ему войну!

Музыканты заиграли снова. Но лишь только Фёдор Иванович поднял пистолет, целя в оставшуюся бутылку, как на дальний от него стол вспорхнула одна из цыганок. Он бросил на неё взгляд — и обомлел.

То была Пашенька. Другие танцовщицы топали не по доскам помоста, а по земле — глухо, неслышно. Пашенька же, тряхнув юбками, смахнула со стола несколько бутылок и освободила себе место. Смоляные кудри красавицы развевались под утренним ветерком. Юбки она не отпускала — из-под них виднелись красные сапожки. Каблуки её ударили по столу частой дробью, вторя бубнам и заглушая гитары. Девушка со смехом глядела на Толстого, который застыл неподвижно с поднятым пистолетом. Рассмеялся и Нарышкин.

— Эдак ты, пожалуй, до обеда достоишь! — сказал он, победоносно оглядев остальных офицеров. — Не томи, подойди ближе: форы тебе даю пять шагов!

Нарышкин не успел согнать с лица улыбку, когда Толстой вдруг перевёл пистолет с бутылки на Пашеньку — и выстрелил. Музыка оборвалась, кто-то из цыганок вскрикнул, а Фёдор Иванович, не глядя, сунул дымящийся пистолет в руки Фёдору Петровичу и в наступившей тишине двинулся к Пашеньке.

Она стояла на столе, по-прежнему придерживая юбки и слегка поджав одну ногу. В распахнутых глазищах отражался приближающийся граф, который тоже не сводил с неё взгляда.

— Господа, — произнёс один из офицеров, который оказался ближе всех к цыганке, — господа, ей Американец каблук отстрелил!

Напуганные цыгане откликнулись гомоном, а гвардейцы восхищённо зааплодировали, крича: «Виват, Американец!» Толстой подошёл к столу, на котором стояла Пашенька, и протянул ей руку, приглашая сойти на землю.

— Мы уговаривались по бутылкам стрелять! — досадовал Нарышкин, уверенный в своей победе, но на него не обращали внимания: героем, сделавшим лучший выстрел, безусловно был Толстой.

Пашенька, чуть касаясь руки Фёдора Ивановича, легко спрыгнула вниз и оказалась прямо перед ним, почти вплотную.

— Кто ты? — спросил Толстой, не отпуская её руку и продолжая глядеть глаза в глаза.