Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

…а в воздухе разносился дразнящий запах жареного мяса. Островитяне стали передавать из рук в руки большие блюда с дымящимися ароматными кушаньями, выложенными на широкие листья. Фёдора Ивановича одолел небывалый, совершенно зверский аппетит. Под взглядами улыбающихся Пашенек он хватал с блюда горячие куски и пожирал их, набивая полный рот и с урчанием обгладывая кости…

…пока с долгожданным чувством сытости не наступила блаженная истома. Фёдор Иванович лежал на рогоже, которую подстелили добрые туземцы. Он раскинул руки в стороны, и слушал ночь, и глядел, глядел, глядел в бесконечную черноту неба, усыпанного пылью незнакомых созвездий…

…которые мерцали, кружились и таяли во мраке.

— Пашенька, — прошептал Фёдор Иванович, погладил девушку по волосам и со счастливой улыбкой повторил: — Пашенька… свет мой, девочка моя милая…

Он открыл глаза — и с ужасом отдёрнул руку, подскочив на постели в своей каюте: к нему ластилась макако-аранья. Перед уходом в деревню Фёдор Иванович оставил бедного зверька матросам, а теперь обезьянка, видно, перегрызла верёвку и нашла дорогу к хозяину. Макака с укоризной смотрела на графа и щерилась. Он тоже оглядел себя, зажмурился, помотал головой и снова взглянул — на руки, на грудь, на ноги.

Говоря королю про татуировку, Фёдор Иванович почитал свой воинский подвиг не особенно выдающимся и ожидал получить столь же скромный орнамент, скажем, на плечах. Но Тапега расщедрился, и теперь обнажённое тело графа покрывал нескончаемый цветной рисунок. Посередине груди расположилась большая пёстрая птица в кругу мелких значков, образующих сетку. Вкруг неё переплетались красно-синие узоры — они уходили через плечи на спину и змеились по рукам; вдоль рёбер бежали полосы наподобие радуги, хищные зигзаги на бёдрах были похожи на зубы акулы, запястья охватывали ювелирно татуированные браслеты. Нетронутыми остались только кисти рук.

Фёдора Ивановича бросило в пот. Он рванулся к зеркалу, висевшему на переборке, и с облегчением выдохнул: татуировщики пощадили шею и лицо.

Тело было покрыто липким пахучим снадобьем — не иначе как для облегчения страданий, и всё равно повреждённая иглами кожа немилосердно горела. Стук в приоткрытую дверь заставил Фёдора Ивановича прикрыться простынёй.

— Добрый день, ваше сиятельство, — входя, сказал доктор Эспенберг. — Любуетесь, как вас разукрасили?

— Это… можно как-то убрать? — спросил граф.

— Сомневаюсь. Пигмент вколот под кожу на… гм… довольно большом пространстве… собственно, по всему телу. Надо подождать, пока сойдёт воспаление и отсохнут корочки, тогда посмотрим… Несколько дней придётся потерпеть и не мыться. На солнце тоже выходите с осторожностью, организм сейчас весьма ослаблен. Буду смазывать ваши… гм… раны, если позволите. — Врач показал деревянную чашу, которую держал в руках. — Ложитесь, прошу вас.

Пока Эспенберг осторожными движениями наносил мазь по вспухшим контурам татуировок, Фёдор Иванович узнал, что Робертс наведался на корабль и рассказал про сражение с пришлыми туземцами и про королевскую награду для героя. Крузенштерн отправил в деревню отряд, заставший одурманенного графа без чувств. Матросы на носилках унесли Фёдора Ивановича восвояси.

— Добычу вашу они тоже доставили, — сказал врач, — и черепа, конечно, просто восхитительны. Оружие весьма интересное, но его можно выменять на железо, а черепа — это военный трофей, которым не торгуют. Было бы очень любезно со стороны вашего сиятельства поделиться с натуралистами.

Когда Фёдор Иванович вышел для прогулки на палубу, набросив простыню, как тогу, матросы с офицерами бросали на него странные взгляды. Граф решил, что виной всему татуировки, которые виднелись на неприкрытых руках и ногах, однако его заблуждение развеял Крузенштерн.

— Я уже начал опасаться, что не довезу посольство до Японии, — мрачно сказал капитан, покосившись на Фёдора Ивановича. — Его превосходительство безвылазно сидит в каюте который день и страдает малярией, несмотря на усилия английского врача. Ваше сиятельство заявили, что намерены остаться на Нуку-Гиве, потому что здесь Пашенька, которую я не имею чести знать, и во всех отношениях совершенный рай.

— Когда же я такое говорил?! — изумился граф.

— Когда вас уносили из деревни. Вы сопротивлялись, а потом ещё по прибытии на корабль бушевать изволили.

Смущённый Фёдор Иванович попробовал переменить тему.