Юрий Трусов - Золотые эполеты

После окончания войны, названной Крымской, прошло много лет. Уходило со всеми своими противоречиями и трагедиями XIX столетие. Философы и политики подводили итоги и делали прогнозы на новые времена. Слышалось нетерпеливое дыхание спешащего, страшного, кровавого XX века.

Кондрат с Богданой продолжали жить неторопливо, как будто у них впереди было бесконечно много времени.

Обосновались они на окраине тихого соседнего городка, все в том же домике, заботливо когда-то построенном для них Виктором Петровичем Скаржинским.

Самого хозяина Трикрат уже не было на свете. Ушел в небытие командир партизанского отряда, успешно воевавшего с войсками Наполеона в Отечественную войну 1812 года. Не стало ученого-лесовода, великого труженика — строителя ставков и запруд, селекционера, новатора-агронома. Он умер сразу после смерти супруги, как говорили, от тоски по ней. Похоронили его в облицованном гранитом склепе, у церкви, стоящей рядом с его усадьбой [55] 1 Во время революции склеп с прахом В. П. Скаржинского был разграблен. В шестидесятых годах нашего века директор местной школы приспособил этот склеп для птичника и разводил в нем индюков. .

При новых его наследниках, не очень деловых помещиках, процветавшее имение Скаржинского пришло в упадок. Только огромный лес после смерти его создателя по-прежнему набирал силу. Дубовые деревья с каждым годом все глубже запускали корни в плодородную черноморскую почву, и их стволы все выше поднимали в небо густые кроны.

Никогда не забывали покойных Скаржинских супруги Хурделицы. Отставной мичман Черноморского военного флота Кондрат и его жена — сестра милосердия Богдана — каждый год летом ходили пешком из своего городка в Трикраты, на их могилы. Не забывали они посетить там могилы легендарного казака Кондратия Хурделицы, который как бы передал свое славное имя внуку, греческой бунтарки Елены Ксантус — матери Кондрата, и его друга кузнеца Варавия.

Такое паломничество в Трикраты к могилам родных и близких супруги совершали на протяжении всей своей долгой жизни. Это была не только своего рода дань уважения к усопшим, привычный ритуал и даже не волнующие воспоминания, а нечто большее. Это была как бы встреча с теми, кто даже после своей смерти продолжал жить в их сознании, всегда был в их душах. Особенно они ощущали это, когда проходили громадный дубовый лес, выращенный Скаржинским. В шуме его деревьев им каждый раз казалось, что они явственно слышат голос Виктора Петровича и других безвозвратно ушедших. Что это — звуковая галлюцинация? Своеобразный самогипноз? Ни Кондрат, ни Богдана не пытались разобраться в этом странном явлении. Они воспринимали его так, как оно было. Наверное, всему этому было название — неугасимое чувство истинной, глубокой любви, которое они испытывали к тем, кто ушел безвозвратно.

Однажды Кондрат, когда они шли по лесу, попытался по-своему объяснить такое «наваждение».

— Понимаешь, милая, чудится мне, что сам Виктор Петрович где-то поблизости. И не только я слышу его голос, но прямо чувствую, что вот-вот он выйдет из-за деревьев и я увижу его… Причем увижу, каким он мне запомнился еще в детстве, когда я мальчишкой видел, как он в ямки саженцы тут закапывал. Те самые саженцы, из которых поднялся этот лес. А запомнил я Виктора Петровича на всю жизнь — веселым и молодым…

Богдана поняла его. Ведь давно, совсем давно миновала их молодость! Вот им перевалило уже за семьдесят, и хоть они сохранили стройность, но седина коснулась их волос. И ранее черный и густой чуб, как конская грива, у Кондрата побелел и поредел. Однако он по-прежнему шагал широко и быстро, ступая по земле уверенно и твердо.

Моложавости способствовала его работа на заводе, где он, как механик, заведовал всем производством. Он добросовестно отдавал все силы заводу, остальную часть своей жизни, главную, как он считал, он посвятил другому. До сих пор он не мог забыть войну, в которой участвовал, и ему хотелось разобраться в своих впечатлениях, иногда очень противоречивых, вынесенных им с поля боя. Он приохотился читать книги, газеты, журналы, чтобы найти в них ответы на мучившие его вопросы. С увлечением прочитал тоненькую книжечку, выпущенную в свет в Петербурге в 1856 году. Это были «Севастопольские рассказы» — сочинение доселе неведомого автора Льва Николаевича Толстого. В рассказах было описано то, что он пережил сам, очень убедительно. Они обжигали своей правдой. Читая эти рассказы, он словно снова испытал то, что пережил сам на огненном рубеже, когда находился как бы между жизнью и смертью там — на знаменитом четвертом бастионе. Видимо, автор этого сочинения сам был фронтовиком и вдоволь понюхал порохового пушечного дыма. Не во всем Кондрат был согласен с Толстым. Ему казалось, что в этом писателе чересчур уж много снисходительности и добродушия… Но книга Толстого открыла ему глаза на многое. Он понял, что война — это дело важное. Дело народа, который отвоевывал свою землю от захватчиков. Уже одно это помогло Кондрату кое в чем разобраться.