Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Для заживления раны нужен покой. Я сейчас же положу вас в госпиталь.

Такое решение профессора испугало Кондрата. Этого он боялся больше всего. Поэтому решительно отказался.

— Ведь в госпитале нет мест, господин профессор… Нет мест для более болящих, чем я. Нет, я не могу. Мне совесть не позволяет.

Гюббенет удивленно взглянул на него.

— Гм… это очень трогательно, что вы проявляете такой альтруизм. Но могу успокоить вашу совесть: воспаление вашей раны совсем не исключает гангрены, а тогда… Придется ампутировать всю ногу. Вот почему я предложил вам госпитализацию. Да, господин мичман, только из таких соображений.

Кондрат понял серьезность того, что высказал ему Гюббенет. Но все же перспектива лежать на койке в этом смрадном аду ужасала его. Но как отказаться, чтобы не обидеть профессора, который является к тому же начальником его Богданы. И он решил прикинуться непонимающим.

— Что вы, господин профессор… Как можно, чтобы я потеснил действительно болящих… Нет, я не могу-с. Я лучше еще потерплю.

Гюббенет пожал плечами.

— Смотрите, мичман, как бы потом не было поздно. Богдана, присутствовавшая при этом разговоре, была удивлена.

Она-то хорошо знала понятливость своего возлюбленного. Знала его открытость, а тут… Она была очень щепетильна к любой мелочи, что касалась Кондрата. Поэтому, как только они остались наедине, она сказала:

— Не знала я, что ты, милый, так умеешь хитрить. Ранее за тобой такой дипломатии не водилось…

Кондрат смущенно прищурился.

— Правильно, не водилось ранее за мной такого, а вот за два года, что тебя искал, и хитрить научился. А ежели правду, то уж очень боюсь на госпитальную койку угодить. Не выдержу я. Просто задохнусь. Ну, а теперь насчет хитрости и дипломатии: ничего я в этом худого не вижу. Кроме того, это в природе нашей. Ведь мы оба хохлы, и недаром говорят «хитрый хохол». — Он улыбнулся.

Но Богдана хмуро приняла его улыбку.

— Не шути, Кондрат. Рану твою лечить надобно и срочно.

— У нас на пароходе-фрегате боцман один есть — Звеняга. Он лечит добре, травами. Получше Гюббенета вылечит.

— Только ты, Кондратка, опять в ночную вылазку не ходи. На корабле лежи, пока рана не заживет.

— Что ты?! Пока рана не заживет — никуда. У нас раненого даже Бирюлев в отряд не возьмет. Так что ты, милая, не волнуйся понапрасну, — успокоил ее Кондрат. Он простился и пошел на судно, стараясь не хромать, зная, что Богдана смотрит ему вслед.

По дороге на корабль рана разболелась сильнее. Его хромоту приметил капитан Бутаков, когда он поднимался по трапу.

— Вас опять ядром или пулей задело? — осведомился он у него.

— Да так, пустяки, — ответил Кондрат.

Войдя в каюту, он, не раздеваясь, с облегчением повалился на койку, но к нему в это время уже подошел боцман Звеняга со своей медицинской кошелкой.

— Его благородие Григорий Иванович вас лечить меня прислали. Кондрат обнажил рану. Звеняга сразу облепил ее компрессами, намоченными в соках каких-то растений. Словно ветер в каюту с лугов ворвался — хлынули запахи степных трав. Этими настоями из растений боцман действовал уверенно и скоро, словно по волшебству, перестала ныть рана. Хотя судно вздрагивало время от времени от рвавшихся неподалеку бомб и ракет, потому что в это время уже началась ночная бомбардировка, Кондрат, избавленный от боли, вскоре заснул.

Звеняга два раза приходил к нему ночью, будил, чтобы поменять примочки на ране. И это помогло. Воспаление вокруг раны, которое вызывало тревогу профессора Гюббенета, прошло.

Утром Кондрат поблагодарил вошедшего Звенягу. На душе у боцмана была радость, потому что Кондрат, кроме спасибо, дал ему целковый.

Тут мичман глянул на часы и стал торопливо одеваться.

— Вы куда, ваше благородие? — спросил Звеняга.

— Как куда? Воевать.

— Э-э. Вам пока нельзя. Вам надо еще денька два подлечиться. Пусть рана хоть немного затянется.

— На меня ныне капитан Григорий Иванович рассчитывает. Потому что я из бомбического дальнобойного орудия, что на баке стоит, стрелять должен. Ясно?

— Ясно!

— А коли так, боцман, за мной! — Кондрат успел к построению…

«Владимир» почти вплотную подошел к плавучему мосту. Кондрат мог его хорошо разглядеть. Каскад поднятой взрывом воды, словно холодным душем, окатил его горячую голову. Он снял промокшую фуражку, отряхнул воду, и его холодная, мокрая рука коснулась лба. Он почувствовал, что лоб буквально пылал под его прохладной, мокрой ладонью. И тут у него вдруг закружилась голова, а ноги стали слабыми, подкосились и заскользили по металлическому покрытию палубы. Он бы упал, не поддержи его руки стоявших рядом матросов.