Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Я здорова, — сказала она. — А только устала уж очень.

— Спи же спокойно.

И Стрешнев вышел из ее комнаты, чувствуя, как в душе его подымается новое доброе и, как ему казалось, прочное чувство к жене.

Марья Даниловна стояла у дверей опочивальни, где происходил этот разговор, и слышала все от слова до слова.

Бешеная злоба душила ее, когда до ушей ее доносились слова Стрешнева, и страстное, непобедимое чувство мести подымалось в ее отравленной всем, уже перенесенным горем душе.

— А, — шептала она, до боли стискивая свои белые зубы, — вот ты как обо мне говоришь нынче! Добро! Увидим, так ли легко ты отделаешься от меня, Никита Тихоныч. Слаб уж ты больно перед бабьими речами, и ничего не стоит, видно, перевернуть тебя в любую сторону! Все равно, что стрелка на вышке твоего барского дома: куда ветер, туда и она. Ладно же, приди только ко мне, и ветер подует в другую сторону. Постою я за себя! Увидишь!

Она еле успела отойти от дверей и скрыться в свою комнату, не попадаясь на глаза Стрешневу.

Придя к себе, она села на табуретку и залилась слезами.

Слезы были редкой гостьей в обиходе ее жизни.

Ни лишения, ни невзгоды, ни нужда не вызывали их и, когда она плакала, то это было лишь от стыда, от оскорбленного самолюбия и от бессильной злобы.

Она встала, подошла к окну, глянула в сад, окутавшийся теперь плотным, почти непроницаемым покровом ночи, и ей вспомнилась во всей своей яркости безобразная сцена у озера, так неудавшееся покушение на жизнь Натальи Глебовны, приведшее к совершенно иному выходу, чем тот, на какой она рассчитывала.

Но что-то неопределенное и смутное бродило еще в ее усталой душе, нашептывало ей, что не все еще кончено, что надежда не вовсе потеряна и что настанут еще дни ее торжества.

Женить Стрешнева на себе и удалить со своей дороги Наталью Глебовну сделалось уже давнишней ее мечтой. Во все времена пребывания ее в доме Никиты Тихоновича она не переставала думать об этом, но так как бесхарактерный и слабовольный Стрешнев никогда сам бы не решился на это, то она и придумала взять его силой, испугать его перспективой окончательной разлуки с нею.

С этой именно целью она и рассказала ему свою жизнь, почти ничего не утаив из нее, чтобы воочию показать ему, что она пережила уже, несмотря на свои молодые годы, много невзгод и что ей ни по чем лишиться еще один лишний раз теплого угла и сытного куска. Иначе он мог бы, в глубине души, вообразить, что она должна ценить оказанное ей гостеприимство и выраженную ей любовь.

Бессердечная, злая и тонкая умом, Марья Даниловна с первых же дней жизни своей в обществе Стрешнева поняла и разгадала его несложный, мягкий и уступчивый характер. Она поняла, что препятствия, упорство, только могли разжечь его страсть к ней и заставить его во что бы то ни стало добиваться взаимности.

Мешала ей лишь одна Наталья Глебовна своей безответной покорностью, своим наружным равнодушием к увлечению ее мужа. Если бы она, в свою очередь, возмутилась духом и восстала против его измены, он, как упрямый человек, каковыми она считала всех, не обладавших твердой волей, непременно пошел бы наперекор, и Марья Даниловна скорее достигла бы своих целей. Но Наталья Глебовна ничего не предпринимала против них— и на Никиту Тихоновича нападало что-то вроде спокойного сна, и он стал добродушно воображать, что все так может идти и дальше.

Марья Даниловна вздрогнула…

За дверьми послышалось какое-то шуршание еле уловимое — и она в большой тревоге тотчас же подбежала к дверям.

— Кто там? — задыхающимся голосом спросила она, взявшись за ручку двери.

Послышался пискливый голосок:

— Я, королевна, я, благодетельница.

У Марьи Даниловны отлегло от сердца.

— Ты, Матришка? Входи же.

Карлица вошла и подобострастно поцеловала край ее платья.

Это было маленькое, безобразное существо со сморщенным старушечьим лицом, с провалившимися губами, с желтою кожею щек и вытянутой шеей. У нее был горб на спине и руки ее были длинны, как плети. Пальцы ее были отморожены и скрючены, а нос походил на раздавленную грушу. Невозможно было даже приблизительно определить ее возраст. Лицом и морщинами она была настоящая старуха, но в глубоких впадинах ярким и злобным пламенем горели ее все еще молодые и темные глаза.

Иногда блеск их был так силен и отличался такой остротой, что сама Марья Даниловна не выдерживала их взгляда и опускала перед ней свои взоры.

Карлица была обидчива, мелочна и злобна. Давно ее взяли в дом к Стрешневым, и она исполняла в нем должность шутихи.