Валериан Светлов - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Не ведаю про то, — ответил Пронский, не отрывая своего взгляда от лица царевны.

— Ну, Ольга, прощайся с отцом! Нам пора идти, — сказала Елена Леонтьевна.

Ольга с воплем кинулась к отцу и в первый и последний раз в жизни обняла его шею своими худенькими руками.

Глаза Пронского вдруг увлажнились.

Кто знает, что пережил в эту минуту этот черствый, жестокий человек, всю жизнь проведший в наслаждениях и грехах и не знавший сладкого родительского поцелуя? Может быть, он пожалел о безумно потраченных днях с чуждыми и враждебными ему людьми, вдали от семейных радостей. Может быть, он пережил в эту минуту всю свою бурную жизнь и только теперь понял, как она была бесцельна и как дорого он теперь расплачивается за нее.

Голова Ольги лежала на его груди, и он ласково проводил искалеченной рукой по ее русым волосам.

— Ольга, пора! — напомнила ей растроганная царевна, сама едва сдерживавшаяся, чтобы не разрыдаться.

— Уже? — с тяжелым вздохом произнес князь. — Только что светло стало на душе… Ну, спасибо тебе, Елена Леонтьевна, спасибо тебе великое! В ноги поклонился бы, да силушки моей нет: сама видишь, что из меня сделали… — Он слабо улыбнулся. — Одна еще у меня просьба… не откажи, царевна, дай нищему последнее подаяние?

Его голос оборвался, и он с тоскливой мольбой взглянул на грузинку.

— Говори, князь, я сделаю все, что попросишь, — ответила царевна, до глубины души тронутая этой сценой.

— Слово даешь? — пытливо спросил ее Пронский.

— Даю.

— Ольга, поди сюда, — позвал Пронский дочь, — дай благословлю тебя, может быть, больше и не увидимся… Молись за меня и прости! — Он перекрестил ее и, крепко поцеловав, сказал: — Теперь ступай, мне царевне надо слово молвить.

— Батюшка, — хотела было просить остаться Ольга, но князь повторил ласково и твердо:

— Ступай, Оля, надо мне с царевной слово молвить, ступай, прощай, родная!

Княгиня, глотая слезы, вышла из темницы.

Царевна с недоумением посмотрела на Пронского.

— Царевна, — начал Пронский. — Ведомо тебе, что самые лютые звери от ласкового слова кроткими да податливыми делаются? Ведомо тебе, что ради красы женской человек на все пойдет, а ради слова ласкового да приветливого жизни не пожалеет? И сказала ты мне это слово ласковое, и это слово всю мою душу перевернуло. Другим я стал теперь человеком — легко и светло так на душе моей. Знаю я, что не люб я тебе. Где уж, заблуждался я! Разве может быть люб стервятник-орел чистой голубице? И хотя просветлела моя душа, а все же не забыть ни тебе, ни мне жизни моей темной, паскудной. Не хотел я при Ольге говорить — она и так, бедная, много приняла горя. Дала мне, давно еще, цыганка Марфуша зелья… я в ладанку его зашил и на груди ношу… Ты поняла меня, царевна?

Грузинка безмолвно кивнула головой.

— Муки терпел я и жить хотел, — продолжал Пронский, — ради тебя, ради красы твоей. Думал — вызволят от смерти, и из ссылки убегу и как-никак, злом, насилием, а добуду тебя.

Последние слова князь проговорил упавшим, тихим голосом, но царевна слышала их и, сурово сдвинув брови, гордо выпрямилась.

— Не гневайся, — заметив ее движение, сказал Пронский, — я ведь каюсь! Теперь таких мыслей во мне нет; об одном молю, прости меня… Простишь ли, царевна? — тоскливо прозвучал голос несчастного узника. — Дай мне спокойно умереть!

Царевна подошла близко к нему, положила свою мягкую, теплую руку на его влажный лоб и ласково проговорила:

— Я прощаю тебя от души, бедный, бедный мой князь!

Пронский осторожно взял ее руку и прикоснулся к ней губами.

— Царевна… а подаяние нищему? — произнес он молящим голосом.

Елена Леонтьевна не поняла его.

— Подаяние? О каком подаянье ты говоришь?

— Царевна, я к вечеру умру… Исполни мою последнюю, предсмертную просьбу…

— О чем же ты просишь? — недоумевала Елена Леонтьевна.

— Поцелуй меня!.. — прошептал князь. — Умру ведь я… Неужели перед смертью откажешь мне в этом?

Елена Леонтьевна резко отшатнулась от него.

— Безумец, чего ты просишь! — пролепетала она.

— Умру ведь, умру, — повторял точно в бреду Пронский. — А ты слово дала, царское слово, что мольбу мою последнюю исполнишь…

— Боже, что он просит! — прошептала царевна, закрыв лицо руками.

Пронский снял с груди ладанку, быстро вскрыл ее, застонав от боли, которую причинили его рукам вывихи и раны при его резких движениях, и, высыпав какой-то белый порошок в кружку с водой, залпом выпил ее до дна.

— Видишь! — показал он царевне пустую ладанку. — Конец, значит, теперь все равно что покойника поцелуешь. Ни греха, ни бесчестия в этом нет.