— Немощи нашея ради и не длите гнева! — был вечный и неотразимый довод его перекорщикам.
В век же Грозного, когда кровь так легко лилась за безделицу, требования старца Герасима — если бы слушали его, — были бы самым тёплым и единственным предохранительным средством от бед, угрожавших человечеству. Действительно, и разразились они над большей половиной его (мы разумеем здесь русское общество), как известно, всеми видами жесточайших истязаний. По слухам зная следствия неукротимости гнева, Герасим, уже стоя одной ногой в гробу, больше всего и прежде всего привык настаивать на своём требовании, разрывая всякую связь с людьми, не уступавшими его проповеди о любви и мире. «Хуже язычника и мытаря немирящийся», — решал он и, махая рукой, запрещал говорить себе, как он выражался, «о немилостивом».
Доклад отца Панкратия погрузил в тяжёлое раздумье строителя, сидевшего в страшном горе у столика своего в келейке, то и дело перебирая по зерну чётки при повторении, не открывая уст, сотни раз: «Господи помилуй!» Да и как не погрузиться в раздумье заботливому строителю, получившему отказ в ходатайстве у владыки обратить в церковь, вместо сгоревшей, единственную некелейную постройку — часовню над прахом основателя, — покуда по грошам соберётся сумма на сооружение особого храма. Владыка Серапион, видимо, был не в духе и находил, что и всей-то часовни недостаточно для одного алтаря, по крохотности её размеров. Как же обращать её в церковь? Строитель просил благословить придвинуть к часовенке одно из жилых помещений, предлагая употребить в дело даже свою собственную келью. О жилой же избе для обращения её в церковь не хотел уже и слышать владыка. Богомольцы, вишь, летом зайти могут... Что скажут на такую нищету?.. Слывёт пустынь за безбедную... Иначе надо изворотиться.
А чем и как?..
Так ни с чем и воротился отец Герасим, рассчитывавший, отправляясь, утешить братию устройством храма. А вышло на первый же раз неисполнение его гаданий. Прибыв же с горем в пустыньку, узнал Герасим новость, тоже способную заставить подумать, да и подумать. Без него брат привратник, выйдя отворять врата ранним утром, после страшной вьюги в мороз, услыхал поблизости конское ржанье. Смотря по сторонам, приметил: что-то темнеется в овраге; позвал других двух братьев — и втроём досмотрели они в овраге коня, чуть видного из-под снежной полости. Вытаскивая же коня, нашли ещё бесчувственного молодого человека, вот уж который день не только не приходившего в память, но и не открывавшего глаз во всё время. О нём-то теперь повторял, чуть не десятый раз, одно и то же строителю отец Панкратий, по доброте взявший к себе найденного и неусыпно принявшийся за ним ухаживать, покуда безуспешно. Такое положение дела, без сомнения, повергало заботливого Герасима в бездну тяжёлого раздумья. Прервало его новое известие Панкратия, казалось наводившее на возможность раскрытия, кто такой был найдёныш.
— Да вот что, отче, — говорил Панкратий, — по вечеру прибегал ярыга земский опрашивать воротнаного брата: не видывал ли на коне молодца пригожего, без шапки, в кафтане одном... Вопрос, вишь, поступил из Спасской губы, от губного... Пропал, грит, бесследно... а губному требуется... должно, што ни есть учинил... Я и подумал... нам-то как быть?
— Что же воротной брат ярыге отвечал?
— Затмение, грит, нашло... молвил: не видывали, а потом вспомнил — да ко мне... так и так.
— Неладно, да уж не поправишь!.. А может... всё к лучшему... коли впрямь плох: меньше хлопот, коли преставится... погребём — и молчок... Спасской губной... Змеев... лютой человек!.. И правый у него виноватым ставится... Да минует нас чаша гнева Божия — волоченья к Змееву... при нашем убожестве!.. Храни Господи от лютого человека!.. Всё Господь на спасение устроит... може, полезнее даже забытье воротного брата... Ужо сам посмотрю, что с нашим бедняжкой... Ото вчерашнего-то, что дал я тебе, брате Панкратие, снадобья в склянице, коли давал ты ему... нет ли перемены?..
— Говорю, отче, хрипеть перестал...
— А сам-то, холоден али согревается?..
— Словно теплей становиться начал и не так хил, сердечный...
— Н-ну, так, даст Бог... в сон ударит... да сном, может, и отойдёт всё.
— Да чудно таково, отче... С ознобу николи мне не пришлося видать, чтобы так долго не очунялися люди...
— А тут, друже, не озноб... другое, должно полагать... я сам ума не приложу. Снадобье моё, брате Панкратие, душевную болезнь врачует... в забвение приводит... в сон... да силу сбирает, сонным успокоением. Трав разных, в сборе варения того, много всяких: и зверобою нечто, и проскурняк, корень преотменный, и белены чутучку, и иных некиих. К исступлению приводят они, а легчат: сон наводят да дрёму спасительную.
Читать дальше