Сергей Голицын - Царский изгнанник (Князья Голицыны)

За одним из столиков, соседним со столом, за которым продолжали пить сорбоннские студенты, сидел молодой человек, с виду лет двадцати с лишком, и разговаривал или старался разговаривать с половым. Половой никак не мог понять, чего добивается этот гость, он уже подносил ему и разные напитки, и разные блюда с закусками, но гость ото всего отмахивался обеими руками, продолжая свои однозвучные мычания.

После ухода аббата и Чальдини из кофейной, Педрилло злобно поглядел на выдавшего его Акоста и опустил глаза, не смея поднять их на Аксиотиса и на Мишу. Аксиотис успокоил его.

— Напрасно ты сердишься на этого мальчика, — сказал он, — если б ты предупредил его, что дело не в простом фокусе, то, вероятно, он не проболтался бы, а выдать фокус — не большая ещё обида, особенно в сравнении со всеми оскорблениями, которые ты наносишь ему два дня сряду.

— Мне досадно, — отвечал Педрилло, — что от глупой его болтовни ты можешь подумать, что я имел намерение повредить тебе; а я сам собирался после обеда рассказать тебе всю историю. Я предвидел, что из твоего Ментора не выйдет для тебя ничего неприятного, что, напротив того, он понравится аббату.

— Ну, и тем лучше. Не будем больше говорить об этой истории, которая так благополучно окончилась. Не будем портить нынешнего вечера, который обещает быть очень весёлым... Посмотрите-ка, какой красавец подсел в наше соседство. О чём это он так долго разговаривает с половым? Видно, иностранец не умеет спросить, чего хочет.

— Вот, — сказал Педрилло Мише, — извольте доказать, что ваша светлость действительно сорвалась с Вавилонской башни. Придите на помощь к этому несчастному чужеземцу, находящемуся в таком безвыходном положении.

— Его языка, — отвечал, смеясь, Миша, — на Вавилонской башне не преподавали.

— Ну так если вашей светлости не угодно выручить этого интересного иностранца, то я сам его выручу. Пойду проэкзаменую его по языкам, которые сам знаю.

Сказав это, Педрилло с важной осанкой подошёл к иностранцу.

— Вы, вероятно, не француз, милостивый государь? — спросил он очень серьёзным голосом.

Иностранец промолчал.

— Господа! Я сделал важное открытие: господин этот — не француз! — торжественно объявил Педрилло товарищам.

Иностранец промолчал и гневно посмотрел на Педрилло.

— Этот господин и не итальянец, — сказал Педрилло, — посмотрим, может быть, он говорит на мёртвых языках?

— Долго ли намерен ты, Каталина, употреблять во зло наше терпение, — спросил Мира.

Иностранец сделал движение, что хочет встать с места.

— Он в древнем римском языке не сильнее, чем в новом, господа, — сказал Педрилло, — но по глазам его видно, как ему прискорбно, что он не может оценить моё красноречие. Ну-ка по-гречески:— Уважаемый чужеземный иностранец...

Иностранец выскочил из-за стола и пошёл прямо на отступающего Педрилло.

— Чёрт побери! — закричал он самым чистым русским наречием. — Надоел до смерти, с... собачий сын!

Услышав родные слова, Миша пошёл к иностранцу навстречу.

— Не могу ли я быть тебе полезным? — сказал он. Половой, кажется, не понимает, чего ты хочешь.

— Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему...

Миша перевёл половому требование иностранца.

— С кем я имею честь говорить? — спросил Миша.

— Что тут за честь? Это — пустая фраза, — отвечал иностранец, — я князь Никита Волконский, — надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам... Сын князя Фёдора Львовича, — может быть, слышал... А ты кто такой?

— Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.

— И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?

Миша рассказал Волконскому всё, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарём русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Пётр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.

— Брат мой немножко говорит по-французски, — сказал князь Никита. — Он завёл меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, — прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелевого ликёра и закусывая её тартинкой. — Не хочешь ли, я тебя попотчую?

— Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.

— А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдём, проучим его.

— Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.