Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Он? Нет… Этот не посмеет против Бирона… — безнадёжно прозвучал голос Анны. — Пусто… Никого… Никого в защиту… Один Бог… Он… Один…

Зимний ясный день выдался 7 ноября 1740 года в приневской столице.

В Зимнем дворце, где помещался император-ребёнок со своими родителями, на половине принцессы, в маленькой гостиной, Анна Леопольдовна лежала, свернувшись на кушетке. Голова её, туго повязанная тёплым платком, флакон соли, который бледная, страдающая женщина то и дело подносила к носу, — всё это говорило, что обычный припадок мучительной, нервной боли снова сжимает острыми тисками ей виски, ломит затылок, заставляет мысли мутиться в мозгу, вызывая тошноту и неодолимый, тёмный страх в груди.

Неизменная подруга, Юлия фон Менгден, примостившись на скамеечке, у самых ног больной, баюкающим голосом, однообразно читала вслух какой-то сентиментальный французский роман, какие очень нравились всегда принцессе, малоподвижной и ленивой, даже угрюмой на вид, но обладающей сильными страстями, пылкой мечтательностью и привязчивым, чувствительным сердцем.

Под это чтение Анна как будто стала забываться. Слабые вздохи всё реже и реже вырывались из стеснённой груди. Глаза её, обведённые тёмными кругами, сомкнулись и теперь казались двумя чёрными впадинами на одутловатом, изжелта-бледном лице. Узкие, крепко стиснутые, бескровные губы перестали вздрагивать от уколов внезапно нарастающей боли. А две холодные слезинки, выкатившись из-под прикрытых век, остановились, словно застыли, в уголках глаз.

Понизив голос, Юлия читала ещё несколько минут, потом затихла, с неподдельным участием глядя на измученную подругу. Ей показалось, что Анна уснула под рокот её чтения.

Но Анна внезапно вытянулась, не раскрывая глаз, легла на спину, держа на груди свои бледные, выхоленные руки, которые судорожно сжимали одна другую.

Выждав несколько мгновений, Юлия, осторожно поправляя подушки, сбившиеся под спиной и головой подруги, ласково, как ребёнку, задала по-французски вопрос:

— Ну что? Легче, дорогая моя?

— Нет! Хуже ещё! — капризно морщась от боли, отрывисто бросила ответ Анна. — И я глупа, что тебя послушала… Читай. Может, я задремлю, пока они там.

— Нет. Теперь не удастся, дорогая. Я слышу шаги. Все возвращаются. Аннет, вот случай самый счастливый… Когда ещё можно будет видеть Миниха без соглядатаев Бирона. Потолкуй с фельдмаршалом. Я же говорила тебе: брат мой уже закидывал удочку. Сдаётся, он не прочь… Конечно, если получит от тебя побольше щедрых обещаний. Ну, сама понимаешь.

— Ты думаешь?

И Анна, захваченная новой мыслью, сразу оживилась, порозовела, даже приподнялась на кушетке, оправляя волосы и свой роскошный кружевной пеньюар, смятый во время лежанья.

— Надеешься, он нам поможет, Жюли? Хорошо. Я рискну…

Но тут же словно блеснули перед её глазами серые змеиные глаза Бирона, какими он глядел на неё и на мужа недавно, после памятного заседания верховного совета. Как будто зазвучали снова угрозы, сказанные грубым, властным голосом…

И, холодея в душе, вся оробев, она опять опустилась на подушки, лепеча:

— А… а если и он предаст?!

— Вздор. Свидетелей нет… Да и всё равно: хуже от того не будет.

— Правда твоя. Хуже того, что есть, быть не может! — безнадёжно-тоскливо прозвучал горький ответ. И она снова приподнялась с подушек, как бы желая встретить входящего Миниха, за которым следовало человек десять кадет и адъютант его, Грамматин, бывший раньше адъютантом принца Антона.

Дав «откровенные показания» на следствии о военном заговоре, совершив нечто вроде прикрытого предательства, капитан успел сохранить своё хорошее положение на службе, отделавшись строгим выговором за «неосторожность». А Бирон, очевидно надеясь совсем завербовать себе покладистого служаку, устроил Грамматина даже адъютантом при Минихе, к которому перешли почти все права и обязанности принца брауншвейгского.

Сейчас он явился, как и Миних, сопровождая группу кадет, которым разрешили видеть трёхмесячного ребёнка-императора.

Бирон находил полезным постепенно делать любимым и популярным будущего повелителя империи, от имени которого пока правил всей землёй.

Пропустив вперёд молодёжь, которая выстроилась небольшой линией перед кушеткой Анны, Грамматин остался ближе к дверям, в тени, ожидая дальнейших распоряжений.

— Ну что, дети мои! — ласково, с неподдельной материнской мягкостью обратилась Анна к юным кадетам, личики которых ярко розовели и от тесно затянутых мундиров, и от удовольствия, испытанного при мысли, что они гости у самого императора и матери-принцессы.