Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

Не поднимая головы, принц сделал было усилие, чтобы заговорить. Но стыд, обида, и страх, и жгучее негодование словно стальным кольцом сжали горло и грудь. И он, не говоря ни слова, порывисто отвернулся от стола, чтобы окружающие не видели редких, тяжёлых слёз, выжатых из глаз невыносимой нравственной пыткой, сейчас переживаемой под ударами жестокого человека. Быстрым движением отерев эти слёзы, Антон снова обернулся к столу, с лицом, которое сразу как-то осунулось и постарело здесь, на глазах у всех.

Подавленный, уничтоженный окончательно, этот принц, и раньше мало кому внушавший опасение, теперь стал жалок почти всем сидящим вокруг него судьям.

Сочувственные взгляды, сдержанные вздохи, лёгкое перешёптывание выдавало общее настроение, явно изменившееся в пользу принца, раздавленного тяжёлой пятой диктатора, как давит копыто кабана жалкого червя, ползущего по лесной тропе.

Заметив это, Бирон понял, что зашёл чересчур далеко.

И он снова заговорил, гораздо дружелюбнее, принуждая себя смягчить тон и выражение своего тупо-неподвижного лица.

— Зачем молчать, ваше высочество? Ответ не должен вам казаться столь трудным. Мы здесь пока не судьи. Правительство желает знать всё дело вполне, чтобы принять меры, охранить спокойствие в государстве. Но против вас нет пока столь тяжких улик, как против закоренелых преступников, изловленных при сем заговоре. Правда, были попытки с вашей стороны войти в сношения и с членами правительства…

Хотя Бирон не глядел ни на кого, но многие почувствовали себя неловко при этих словах регента. Особенно стал беспокоен Ушаков, который, чтобы скрыть своё волнение, усиленно начал проглядывать бумаги, лежащие перед ним, приготовленные для доклада.

Остерману также изменило его постоянное самообладание, и он снова закашлялся, хотя не так сильно, как раньше.

Замечая всё это, Бирон, подавив мгновенную кривую усмешку на губах, продолжал, обращаясь к принцу:

— Но… попытки сии были отвергнуты или оставлены без внимания, как того и можно было ожидать от верховных советников короны, от сановников, умудрённых годами и опытом управления государственного.

Ушаков мгновенно расцвёл и оставил свои доклады. Затих и кашель Остермана.

— Тем более мы ждём ответа! — звучал теперь уже настойчиво голос регента, как зимнею порою заунывно и властно звучит ветер в трубе камина. — Каковы были ваши замыслы, принц? И отвергнуты ль они теперь вами навсегда и от чистого сердца? Или… — Голос Бирона зазвучал скрытой угрозою, когда он веско стал ронять слово за словом: — Или… оберегая спокойствие страны и законную власть нашего государя, придётся дальше приступить к розыскам и принять новые меры? Кто молчит, тот обвиняет себя, ваше высочество! Мы говорили открыто. Вправе ждать того же и от вас. А иначе!..

Бросив эту прямую угрозу, Бирон снова заговорил более дружелюбно:

— Повторяю вопрос: что думали, чего желали вы в сем печальном деле, принц?

— Вы верно говорили! — слабо прозвучал наконец голос принца Антона, исполненный тоски, звенящий от подавленных слёз. — Я ещё молод… Я нне дуу-мал… Не судите строго. Вы видите, как я… Так уж вы… Я… я соззнааюсь… я все скажу… Правда, мне казалось: завещание неправильное… То ессть не таакооого я жда-ал… и друу-угие… мноо-огие… И говорил о тоом… В-все мне тоо-лковали… Я и заду-умал… Словом… Ну, хоте-ел произвести буу-унт… завладееть регентством… Ведь я — отец императора. Мне оно казалось бли-иже, чем кому чу-ужому… Но… я раздума-ал. Так уж вы… не так уж… Вы видите уж: я… Мы раздумали с принцессой! Пусть Боог хранит нашего сына… Мы… Я уж боольше… Нет!.. Не судите ж строго…

Оборвав свою несвязную, прерывистую речь, он затих, ломая нервно свои руки, глотая слёзы, как безутешно обиженный ребёнок.

Все молчали, тронутые этими бессвязными мольбами, этим видом униженного принца, отца императора российского.

— Вы слышали, государи мои! — только и мог сказать словоохотливый диктатор, видя общее настроение. И тоже умолк в глубоком раздумье.

Неожиданно, ломая грустное молчание и общую печаль, прозвучал притворно елейный голос Ушакова, пожелавшего, очевидно, выслужиться перед Бироном усердием, проявленным в подходящую минуту.

— Вот так-то и лучше, ваше высочество! По-мирному, по-хорошему… — по-русски начал он, хорошо понимая, но не владея вполне немецкой речью. — Теперь нам видно, сколь прискорбно было вашему высочеству все содеянное. Тут уж чего и толковать! Забыть надо прошлое. И ежели вы будете поступать как надлежит, то все станут почитать вас отцом императора. В противном случае… — сразу голос начальника Тайной канцелярии зазвучал скрытой угрозой, — уж не взыщите… Почтём лишь за подданного вашего и нашего государя… И уж тогда… не погневаться прошу!.. По своей молодости и неопытности были вы обмануты и в опасное действо вовлечены. Но… ежели вам удалось бы исполнить своё намерение нарушить спокойствие империи, то я… хотя и с крайним прискорбием… но… обошёлся бы с вами так же строго… как с последним подданным его величества… И…