Всеволод Соловьев - Волхвы. Дилогия

В двух шагах от него была женщина… Яркие огни иллюминации озаряли её стройную, высокую фигуру, её роскошный наряд, её обольстительное молодое лицо с мягкими и чёрными, как уголь, глазами.

— Или вы меня не узнаете, господин Заховинов? — опять сказала она, и милая весёлая улыбка озарила её лицо, делая его ещё обольстительнее. — Но ведь я вот узнала вас!

Она протянула ему руку.

Он коснулся этой руки и как бы очнулся от сна. Лицо его приняло обычное спокойное выражение. На её улыбку он ответил ей слабой улыбкой.

— Как же мне не узнать вас, графиня, — проговорил он, — но вы застали меня врасплох… Я очень рассеян… Когда же вы вернулись в Петербург?

— Я вернулась недавно, но дело не в том, сударь, а в том, как это вы здесь? Полгода тому назад, когда мы простились с вами в Риме, вы говорили мне, что едете куда-то, я уж не помню куда, только не в Россию, и надолго… И вот через полгода вы здесь, на придворном празднике… вы, учёный, нелюдим, философ!..

— Всё это так, графиня, и вы можете изумляться, но вспомните моё последнее слово, каким я проводил вас… Впрочем, конечно, вы его забыли…

— Нет, постойте, помню, вы сказали, что мы встретимся, и встретимся очень скоро.

— Вот я и сдержал своё слово.

— Да, — задумчиво произнесла она и почти тревожно взглянула на него, будто ища его взгляда. Но он не глядел ей в глаза.

— И вы смеялись и уверяли меня, что уж на «этот раз» моё предсказание не может сбыться, что если мы и встретимся, то никак не можем встретиться скоро.

— Да, я смеялась, но теперь, вы видите, не смеюсь… и даже очень рада, что ваше предсказание исполнилось. Знаете, вдруг сейчас, на меня так и пахнуло Италией, Римом… Право, я очень рада вас видеть, господин Заховинов!.. А теперь скажите мне, надолго ли вы здесь?.. Что вы здесь делаете?

— Князь, наконец-то я нашёл вас! Никак вы собираетесь уезжать? В таком случае я очень рад, что мы встретились… Я хотел просить вас…

Но тут граф Сомонов, говоривший это, заметил графиню и стал перед нею раскланиваться.

— Сударыня, извините, Бога ради, мою непростительную рассеянность.

Она, вопреки своему обыкновению, несмотря на всю свою находчивость, ничего даже и не ответила графу — так она была поражена.

«Князь!»

Она не могла ошибиться, она слышала ясно… что же это за мистификация? Что это значит? Заховинов — князь! Да ведь таких князей нет… Но Сомонов, очевидно, его хорошо знает. Кто же он?

Она, однако, не выдала охватившего её изумления, на лице её мелькнуло горделивое, почти надменное выражение. Она кивнула головою Сомонову и князю и быстро скрылась по направлению к большой аллее.

— Прелестная женщина… и такая умница, не правда ли? — сказал Сомонов.

— Да! — холодно ответил князь. — Вы, кажется, сказали, граф, что вы меня искали… чем могу служить? — прибавил он.

— Да, вот что, я хотел просить вас пожаловать ко мне завтра к обеденному столу. Я непременно должен вас кое с кем познакомить. Прошу вас мне не отказать в этом, ведь у нас найдётся немало общего, судя по тем письмам, какие я получал через вас из-за границы… Завтра мои двери закрыты для всех, за исключением некоторых друзей, жаждущих знакомства с вами, чающих узнать от вас много нового.

— Благодарю вас, граф, я у вас буду.

Они пожали друг другу руки и расстались.

В далёкие времена татарского владычества и опустошительных набегов хищников на мирные русские грады и веси жил и действовал лихой татарский наездник Калат, или Калатар. До сих пор ещё кое-где в казанских пределах сохранились сказания и легенды об этом витязе и его буйных и зверских подвигах.

Это был, по легендам и сказаниям, даже почти и не человек, а какое-то чудовище, нечто вроде Змея Горыныча. Он чуть ли не приходился сродни самому дьяволу, вида был страшного, силищи необычайной, и единая отрада его жизни заключалась в питьё крови христианской. Как смрадный ураган, налетал он на православные селения, города и пригороды, и где промчится — там остаются за ним обезглавленные и порубленные тела человеческие. Никого не пощадит Калат, перебьёт всех, за исключением красивых девок и молодок, а этих несчастных прикрутит одну к другой крепким веревьем и угонит вместе со всякою добычею в своё становище поганое. Объестся он плоти человеческой, обопьётся слезами горючими женскими, пресытит всячески плоть свою окаянную, да и подавит своих жертв, когда они уже ему не годны станут.

И опять несётся, как ураган, опять губит православные головы, опять тащит за собою молодиц и девок да награбленные пожитки.