Татьяна Назаренко - Минос, царь Крита

— Я расспрашивал братьев своих об их видениях… И понял… Напиток, что дали нам жрицы, действительно отворяет сердце. Просто я ждал, что он распахивает его для бога. А напиток помогает понять свою суть. И суть других. Мне и раньше казалось, что мать моя подобна скорпиону, что Радамант мудр, как старый змей, а Сарпедон и повадками, и нравом похож на белого лебедя. А внутри меня, считавшего себя сдержанным, мудрым и спокойным мужем, оказалась тварь, подобная порождениям медного века, из тех, что жили до нас. Такова моя суть!

— Говоришь, его гордыня так велика, что он может подняться даже против богов? Ты зря мнишь его врагом, Минос. Поверь, он — хранитель твой.

Инпу поднялся, приблизился ко мне и заглянул в глаза. Потом вдруг легонько куснул за руку, лаская, будто собственного детеныша. Сердце в груди моей сжалось на мгновение и наполнилось блаженным теплом. Я невольно улыбнулся.

— Пожалуй, ты не такой уж глупый щенок, как мне сначала показалось, — с нескрываемым удовольствием проворчал он. — И у тебя достаточно крепкие зубы, чтобы защитить своё Ка на путях жизни. Если, конечно, ты слушал мои наставления тщательно-тщательно. И ничего не обронил из слов моих, принял их всем сердцем.

Еще бы я его не слушал! Мудрость и понимание людей у Инпу были безграничны. Я с жадностью сухой земли, на которую пролилась драгоценная влага, впитывал речи божества. Но разве только его наставления были нужны мне?

— Ты не оставишь меня, о, мудрейший из богов? — прошептал я, словно маленький ребенок, вцепившийся в темной спальне в палец няньки. Инпу снова ласково куснул меня.

— О, нет, не оставлю, — глядя мне прямо в глаза, заверил он. — Хотя, будь моя воля, я провел бы тебя по жизни иными путями, Минос. Но я здесь чужой, и пусть твои варварские боги ведут тебя тропой твоей судьбы. А сейчас я, пожалуй, могу только дать тебе еще одно наставление. Если, конечно, ты готов отворить уши свои навстречу словам, рождающимся на моем языке.

— Не только уши, но и сердце свое распахну я для поучений, — горячо отозвался я. — Да будут высечены твои наставления на нем, словно резцом на камне. Ибо нет для меня ничего важнее, чем знания, перлы которого ты рассыпаешь передо мной!

Инпу уставился на меня своими бездонными глазами.

— Иногда сам премудрый Тот вкладывает тебе в уста умные слова, — без малейшей заносчивости и насмешки произнес он. — Тогда начнем. Я хочу, чтобы ты научился смотреть в сердце свое тщательно-тщательно. Ты должен познать, кто ты есть, и на путях, которыми ведет тебя судьба, не предавать своё Ка. Только тогда ты сможешь без страха предстать перед Владыкой мертвых, и чудовища, подстерегающие на дороге к его дворцу, не тронут тебя. Как ты полагаешь, для того, чтобы знать, что нужно твоему Ка, что тебе необходимо?

— Наверное, знать природу своего Ка? — не совсем уверенно ответил я. — Нрав человека.

— Ты это говоришь, — кивнул Инпу удовлетворенно. — Ответь мне, Минос, по чему бы ты оценил нрав человека?

— По его поступкам, — твердо ответил я.

— Но разве ты не допускаешь мысли, что можно намеренно носить личину, скрывая под ней свой истинный облик? И не видел ли ты, чтобы человек, поступая, как велят ему, ломал собственный нрав?

Я задумался:

— Твоя суть все равно прорвется наружу… Ну, например… Мне всегда казалось, что о юноше можно судить по тому, какому филетору он подарил свою любовь!

Я выпалил это и прикусил губу. В Та-Кемет любовь между мужчинами почитается делом низким и мерзким перед лицом богов.

— Ответь мне, кефтиу, кого называют филетором? — Инпу, подобно учителю, подбодряющему ученика, снова кивнул мне головой.

Я ответил несколько более поспешно, чем следовало. Боялся, что он меня перебьет и поднимет на смех.

— Таковы наши обычаи… Взрослый юноша или муж, который избирает отрока и оделяет любовью своей. Отрок может отвергнуть его любовь, если человек тот обладает каким-нибудь душевным пороком. Но если же филетор — достойный и доблестный муж, то нет выше чести, чем стать его клейтосом, возлюбленным. Ибо филетор учит отрока добродетелям, которые присущи ему.

— И он избирает клейтоса тоже не за телесную красоту, но за ум, отвагу, добрый нрав и прочие достоинства? — Инпу скорее дополнил мой ответ, чем спросил. Судя по всему, он отлично знал о наших обычаях.

— Да, божественный. Я рад, что ты не видишь в этом лишь мерзость.

— Мне нет дела до обычаев варваров. А в людях меня ничто не может удивить! — ответил Инпу бесстрастно. — Так какими добродетелями обладал Дивуносойо, сын Персефоны?