Стивен Прессфилд - Приливы войны

Может быть, я допускаю некоторую вольность в своих фантазиях, внук мой. Но я могу представить мысли Полемида как свои. Вот что говорит об этом человеке моё сердце.

Такими были мы все, всё наше поколение. Как и Полемид, мы тоже женились, тоже имели детей. И нас могли бы нести ноги навстречу наступающей весне, и мы распахивали бы ворота настежь и бежали бы со своими любимыми к просыпающимся после зимы холмам. Но ворота были заперты. Мы находились за стенами, со всех сторон окружённые вооружённым врагом. Мы напрашивались на войну, и мы её получили. Но чего никто не предвидел — так это призрачного спутника за нашими плечами. Чуму.

В Афины вторгся захватчик более неумолимый, чем мириады персов, более безжалостный, чем фаланги спартанцев. С этим врагом нельзя вести переговоры, нельзя откупиться от него золотом. Чума не щадила никого. Она настигала ночью и днём, и окрик часового не мог заставить её остановиться. Каменные стены не спасали. Чума не подвластна даже богам, она не смотрит на жертвоприношения. У неё нет выходных, нет праздников. Она не задерживается, чтобы передохнуть. И ничто не в состоянии утолить её аппетита.

У чумы не было любимчиков. Её молчаливая коса косила прославленных и неизвестных, справедливых и безнравственных. Каждый день вокруг нас нарастал погребальный звон. В шкафчиках спортивного зала уже не вешали больше уличную одежду. Ларёк продавца закрыт. Место патрона театра пусто. Днём, мы вдыхали зловоние крематория. По ночам повозки с мертвецами громыхали мимо наших ворот. Во сне нам слышался скрип их шагов, ужас вторгался в наши сны. В своём добровольном заточении Афины беззвучно и невидимо извивались под этим жестоким бичом, и никто не мог остаться невосприимчивым к его разрушительному действию.

В те дни, как тебе известно, Ясон, — возобновил рассказ Полемид, — почти не существовало курсов обучения медицине. Человек мог просто назвать себя врачом и предложить свои услуги. Чаще всего оказывалось, что этот человек действительно способен лечить болезни. Так вышло и с моим отцом. У него был дар. Заболевшие друзья посылали за ним, и он лечил их.

За годы хозяйствования на земле мой отец изучил многие травы. Он знал, как ставить припарки и очищать желудок, умел накладывать шины, делать перевязки; он изучил даже хирургию, не говоря уж о средствах ветеринарии, которые необходимы каждому хозяину, если он хочет, чтобы скот был крепким и здоровым. Но куда больший эффект производило само его общение с больными. Одно только его присутствие заставляло больного чувствовать себя лучше. Мой отец чтил богов. Вера его была простой и бесхитростной. Он просто верил. А его друзья верили в него. И это срабатывало. Вскоре и друзья его друзей начали призывать его на помощь. Таким образом Николай из Ахарны, лишённый доходов от своего поместья, оказался способным поддерживать своё новое хозяйство в городе. Он скинул сапоги землевладельца и занялся врачебной практикой.

С приходом чумы услуги моего отца оказались востребованными. Сестра моя Мери взяла на себя роль помощницы, сопровождая его во время обходов больных. В то время я тоже находился в городе. Я женился, у меня уже был маленький сын. Часто я уходил вместе с отцом и сестрой, скорее чтобы охранять их в глухих уголках Афин, куда их звали, чем помогать им в оказании медицинской помощи.

Я ненавидел больных. Я боялся их. Я не мог не чувствовать, что они сами навлекли на себя несчастье некими противоправными действиями, тайными для смертных, но явными для богов. Кроме того, я очень боялся заразиться. Я ужасался смелости отца и сестры, когда те входили в жилища обречённых. Помню одну полночь, когда нас позвали в трущобы, огромный улей из палаток и лачуг, сплетённых из лозы, где не знали о вентиляции. Зловоние от умирающих задерживалось внизу, оказывая пагубное воздействие на окружающих. Вонь, казалось, достигала небес. В то время процветало поклонение Тесею — культ, рождённый улицей. Узкая улочка была изуродована малиновыми бычьими рогами. На каждой стене было написано: «Он грядёт». Жилище кишело переселенцами, стариками и детьми, иностранцами, которые приехали в Афины в пору изобилия города. Теперь, в годину бедствия, они остались здесь в безвыходном положении и мёрли, как мухи. Всё золото Персии не могло бы заставить меня войти в этот ад. А они, отец и сестра, — вошли, вооружённые лишь кожаным мешком с травами и несколькими медицинскими инструментами, в данном случае бесполезными, — стетоскопом, ланцетом, зеркалом.