Любовь Антонова - Заслон [Роман]

— Откуда ты знаешь? — вскинул косматые брови Кошуба.

— За Зеей сплошь чернозем, там картофель водянистый, а этот с песчаной почвы.

— Гляди, как рассудил, лешак, что твой агроном! — засмеялся Печкин и, смягчая грубоватость шутки, пояснил: — Что верно, то верно. Картошка из Белогорья. А ты ешь, ешь, да расти побольше.

Алеша ел и прислушивался к тому, что говорил Иван Васильевич, пристально разглядывавший свою узкую руку, на тыльной стороне которой краснел свежий ожог:

— Вам-то, благовещенцам, надобно знать, что Комаров в тряпицынских зверствах неповинен. У него на авантюристов свой, особый нюх был. И Тряпицына он разгадал одним из первых. — Харитонов помолчал и добавил тихо: — Николаевскую трагедию вы своему земляку в вину не ставьте во веки веков.

— Да кто виноватит-то? — завозился на своем месте Клинков. — Интересуемся, и все… Здесь он у всех нас был на виду. Командующий, потом военком. А Николаевск — дело дальнее! Всякое тут болтали, до сути- то не скоро доберешься.

— А надо бы с него это публично снять, — сказал Печкин. — Нехорошо ведь получается: родители у него тут, брат Витька, бывший партизан, сестренка! Дом их аккурат против флотских казарм стоит. Сходил бы, разъяснил или через газету…

— Книгу написать обо всем этом мысль держу, — ответил Харитонов, доставая из кармана мятую пачку папирос. — Нате, угощайтесь! — Пачка пошла гулять по рукам. — Только когда писать-то, — продолжал Иван Васильевич. — До Благовещенска добрался — избрали николаевские беженцы делегатом на конференцию областных правительств в Читу. Вернулся, благовещенцы поручили заведование областным отделом народного просвещения. Едва освоился с этим делом, — в области со школами такой ералаш был, — воевать вот приходится.

— Да… вся жизнь на колесах, — поддержал разговор Алеша.

— Вот уж как вернусь… — Харитонов раскурил папиросу, глубоко затянулся. — У отца-то его мы с Саней Бородкиным были. Вещицы кое-какие, документы, письма Анатолия отвезли. Вещей он не взял. Сане отдал. «Носите, говорит, и унты и куртку, нам на это и глядеть будет больно». Седенький такой, обходительный старичок. Ростом мне по плечо…

«В который уже раз слышу я эту историю, — подумал Алеша, — А где же Бородкин? Неужели еще спит?» — И, будто в ответ на свои мысли, услыхал его голос:

— Подъезжаем к Хабаровску!

Подойдя неслышным шагом, Саня, в черной кожанке и сбитой на затылок серой шапке, стал подтягивать к поясу нарядно расшитые поверху оленьи торбаса, застегивать куртку.

— Поленился встать, комиссар, когда тебя будили, так питайся теперь сухой корочкой, — сказал Кошуба и сунул ему в карман увесистую горбушку хлеба. Свернув газету с остатками пиршества, он кинул все это в печку. Бумага вспыхнула ярко, озарив девичьи свежее лицо Бородкина с твердо очерченным ртом и крылатыми бровями.

— Можете оставить, Лука Викентьевич, себе, — улыбнулся Саня. — У меня в Хабаровске сестра. — По мечтательному выражению его глаз было видно, что Саня любит сестру и ждет от предстоящей встречи немало радостных минут.

— А у меня там брат! — воскликнул Алеша.

— Значит, вспомним детские озорства напоследок! — Бородкин притянул к себе Алешу, обняв его за плечи, и близко глянул в глаза. — Что ж, сынку, немало сказано нами во славу республики горячих слов, пришло время показать себя и в деле. При любых обстоятельствах коммунисты не побегут прятаться в кусты. Так, что ли?

— А как переправа? — подал голос с верхней полки Матвеев. Сон, видимо, пошел ему на пользу. Голос звучал бодро.

— Как-нибудь переправимся, — успокоил его Бородкин. — Мост, говорят, подорван, но не повернем же вспять. Надо будет, — перейдем Амур пехом. Ты-то, Тимофей Тимофеевич, как себя чувствуешь?

— Да вроде бы оклемался.

Алеша, видя, что Саня перестал обращать на него внимание и принялся за хлебную горбушку, побежал будить своих, Вениамин стоял у окна, насвистывая какой-то бравурный мотив.

— Какие люди! — вырвалось восхищенно у Алеши, когда он расталкивал Марка. — Какие люди!

— Что ты там бормочешь? — осведомился проснувшийся Шура.

— Ничего! Подъезжаем, ребята! — Посветлевший от вновь зажженных свечей вагон наполнился веселым гомоном и шумом. Полураздетые люди выбегали в тамбур посмотреть, как поезд осторожно, будто выбирая дорогу, ползет по уложенным прямо на лед рельсам.

На противоположном берету сквозь рассветную синь намечались прозрачные очертания города. Это был Хабаровск.