Дэвид Кертцер - Похищение Эдгардо Мортары

Была середина июня, и дело уже подготовили к передаче в Королевский апелляционный суд Флоренции. К тому времени и Момоло Мортара, и Фламинио Болаффи просидели в тюрьме два с половиной месяца. Теперь в деле фигурировало уже четыре ответчика, так как Эрколе и его мать Марианна тоже обвинялись, как и Болаффи, в том, что помогали Момоло выталкивать Розу из окна. Момоло обвинялся в непредумышленном убийстве. Сторону защиты представляли два адвоката, и каждый из них представил суду пространное изложение дела: один — в защиту Болаффи, другой — в защиту троих Мортара.

Как раз перед тем, как защита передала суду свои заключительные доводы, окружной прокурор, рассмотрев поданные стороной обвинения документы, предложил суду снять обвинения против Болаффи, Марианны и Эрколе ввиду отсутствия каких-либо доказательств. Однако суд не обязан был следовать его рекомендации.

Поистине возмутительно, начал свои аргументы адвокат Болаффи, что совершенно мирного гражданина, добропорядочного семьянина, бросают в тюрьму и держат там месяцами, не имея против него ни малейших доказательств. Что сделал Болаффи? Он всего лишь выказал доброту к служанке семьи Мортара, проводив ее домой в тот роковой день. С какой стати такой человек «внезапно превратился бы в злодея, готового соучаствовать в столь невероятно жестоком преступлении?» Разве были у него хоть малейшие мотивы для того, чтобы помогать кому-то выталкивать из окна еще живую Тоньяцци? Даже если допустить, что кто-то помогал Момоло выталкивать ее, то имелись хоть какие-то основания подозревать, что это был Болаффи? В квартире в тот момент находились другие члены семьи Мортара, в том числе его жена и, возможно, сын Эрколе, и у всех у них, учитывая близкое родство, теоретически имелись гораздо более сильные мотивы участвовать в такой операции.

И где же многочисленные свидетели, чьи показания использовались против Болаффи? Почему сторона обвинения сочла столь подозрительным вопрос, который Болаффи задал старухе, спустившись вниз? Если он и спросил ее, что случилось, то это еще не значит, что он притворялся, будто не знает, что пострадавшая — это служанка Мортары или что она только что рухнула во двор с высоты четвертого этажа. Нет, задавая такой вопрос, он просто хотел знать, жива ли девушка.

Если же Болаффи, сообщая полиции об этом происшествии, говорил, что сам не знает, как все случилось, то и здесь не стоит усматривать какой-либо хитрости. Он просто имел в виду, что его не было в комнате, откуда упала Роза, а потому он не может рассказать полиции, как именно все произошло. «Что касается его отказа снова идти к дому Мортары, — продолжал развивать свои доводы адвокат, — то это объясняется вполне естественным желанием поскорее вернуться к себе домой». Ведь Болаффи уже исполнил свой долг, прибежав в полицию с донесением о происшествии. «Зрелище, которое инспектор предлагал ему увидеть еще раз, было отнюдь не из приятных, и любой на его месте пожелал бы избежать его».

Словом, заключал адвокат, ничто не указывает вину Болаффи, кроме довольно шатких спекуляций. «Мы уверены, что вы снимете с синьора Фламинио Болаффи это обвинение и выпустите его из тюрьмы». На этом защита исчерпала свои вопросы и аргументы.

У адвоката Болаффи имелись все основания полагать, что страдания его подзащитного близятся к концу, поскольку даже сам прокурор рекомендовал снять с него обвинения. А вот у адвоката Момоло такой уверенности не было. Защитником Момоло, чья красноречивая заключительная речь должна была прозвучать прямо перед оглашением приговора суда, стал в итоге не его 23-летний сын Аугусто, а пришедший на помощь семье Мортара другой, более опытный адвокат по фамилии Манчини.

По мнению защиты, в затеянном полицией уголовном преследовании больного Момоло прослеживалась четкая связь с другой полицейской операцией — а именно той, что девятнадцать лет тому назад в Болонье лишила семью одного из ее членов. Момоло — еврей, и потому многие его соседи-католики относятся к нему с плохо скрываемой злобой.

«Если и был когда-либо процесс, вызывающий в памяти печальные примеры поистине провального судопроизводства, то это наш нынешний процесс», — так начал свою речь Манчини. Достаточно взять беспочвенные догадки, добавить к ним щедрую дозу религиозного фанатизма — и вот что получается. «Бесстрастному наблюдателю сразу бросается в глаза, — сказал адвокат, — завеса предрассудков, которые в данном деле и послужили отправной точкой для подозрений, будто еврей Мортара совершил какое-то преступление. Поразительно, — восклицал защитник, — что свидетели вообще не называют его по имени. Даже в прокуратуре его именуют не так, как принято обычно: „ ответчик Мортара“. Нет, для всех он — „ еврей Мортара “!»