Юрий Щербаков - Ушкуйники князя Дмитрия

Не один десяток обеспамятевших татар успели перевязать московские дружинники в нежданной замятне. А вон и еще четверо, тож, видно, не в силах остановиться, выскочили к русскому воинству. И уж летят к ним навстречу, лихо раскручивая арканы, удалые всадники.

Когда передний из них совсем уж было наметился накинуть петлю на одного из татар, тот, не заслоняясь и не увертываясь, гаркнул вдруг во всю мочь:

– Я не мышка и не птица! Не лови меня, куница!

Дружинник в растерянности осадил коня. Если б кто смотрел за ним из крепости, то узрел бы, как съехались они с татарином, да и обнялись крест-накрест – по‑русски. А токмо кому и глядеть‑то за тем братским объятием, о том ли думать-гадать булгарцам! Шутка ли – без осады да без приступа потерять в одночасье без малого триста воинов!

А у русичей и побитых‑то нету!

Что до Никиты – то никто, видно, и никогда не уведает про безмолвную, великую его жертву. Как не уведает никто и про иные многие и многие святые жертвы во имя языка русского, во славу Отечества нашего. А сколь их было, тех тихих мученических подвигов, и сколь еще будет? Но покуда есть в народе непоказная великодушная эта жертвенность – быть живу корню русскому во веки веков!

Узрит ли с горних высей душа твоя, рязанский пахарь Никита, как низко будут кланяться пред Дмитрием Боброком и Дмитрием Суздальским булгарские послы, как молить будут принять богатый откуп? А может, услышишь ты из райских чертогов звучное эхо нынешней бескровной победы, что досягнет до самых дальних земель и народов?

Вечная тебе память, незабвенный великий ратоборец! И вечная тебе слава!

Над Мамаевой Ордою раскинула душный полог июльская ночь. Ветер, до самых сумерек пыльным веником свистевший по степи, и тот притих, обессилев от жаркой истомы. Душная дрема вязкою вологой растеклась по земле, утопив в себе многоголосый шум необъятного человечьего стойбища. Только низкие южные звезды бессонными очами озирают приречную равнину и сам Дон, который лениво переходит вброд пышнотелая луна. Лишь изредка забрешет вдруг с подвывом собака да всхрапнет от причудившегося волчьего запаха горячий конь – и тут же притихнут, сморенные вновь сонной одурью.

Беспокойным сном забылся и огромный табор походного торжища, вытянутого по берегу без малого на две версты. Вездесущим торговцам ночная пора – лишняя докука. Им – армянам, персам, татарам, русичам, фрягам, грекам, неисчислимой стаей движущимся вслед за кочевою Мамаевой столицею, – и на малый часец бы не прерывать суетное купеческое дело! Но так уж одинаково устроили тот вечный порядок разных языков боги и идолища, что и над секирами западных костелов, и над шеломами русских церквей, и над стрелами мусульманских минаретов, и над убогими языческими капищами – всюду в урочный час сменяют друг дружку свет и тьма. А потому и не спит – чутко дремлет торжище, сожидая того рассветного часу, когда засинеет степной окоем. Известно: серебрян пастух с поля, золот хозяин на поле, а купец – за лоток али прилавок.

Не спится Мише Поновляеву. Да оно и к лучшему – гоже ли купеческому караульщику сладкие сны глядеть? Нощной тать – он знает, где взять! И не пестрые ли палатки купца Ашота высматривают сей часец в непроглядной темени волчьи глаза неведомых ночных грабежчиков? А и есть чем поживиться разбойникам у богатого армянского торговца, прозванного иными купцами за всегдашнее везение Счастливым! Да и не счастье разве помогло ему нынче в целости и сохранности через степи, кишащие воровскими шайками, довезти в Мамаеву походную столицу и сладкое тягучее арранское вино, и драгоценные индийские ткани, и доброе арабское оружие. И не счастливый ли случай дал Ашоту в караульщики могучего русича, дважды разметавшего ватажки степных разбойников, алкавших запустить жадные руки в переметные сумы купеческого коня да в многочисленные мешки с товарами, навьюченные на терпеливые верблюжьи спины.

Да и что оно такое, это счастье? Плохой это, видно, товар, если нельзя его ощупать взглядом, взвесить, помять руками, прицениться. А ежели невзначай и доведется купить, будешь до конца дней своих гадать: твое ли счастье подсунула тебе тароватая торговка Судьба? Может, лучше и не искать его, не хаживать за ним, аки за жар-птицею, за тридевять земель? Вон, отыскал же кто‑то счастье в минутах бездумной похоти, и не надо им, ублаженным многоопытными жонками за пыльными полотнищами пестрых шатров, более ничего. И растворяются они во тьме, а вослед им за своим коротким счастьем тянутся иные.