Сергей Реутов - Легенды бандитской Одессы

Ему были предъявлены настолько весомые обвинения, что приговор мог быть только один — расстрел. Недруги Френкеля уже вздохнули с облегчением. Но надо было знать Нафталия Ароновича и помнить о его дьявольским везении. В 1940 году его освободили по личному распоряжению Берии. И не просто освободили — он получил звание коринженера и второй орден Ленина. Двадцать девятого октября 1943 года ему присвоили звание генерал-лейтенанта инженерно-технической службы и вручили третий орден Ленина.

И вдруг Френкель решил одним махом прекратить все свои операции. Выработанная с годами интуиция, судя по всему, подсказала ему, что на избранном им поприще социалистического строительства идеальной системы рабства, которой уже стал ГУЛАГ, большего достичь не удастся. Тем более что он владел информацией о происходящем в министерстве внутренних дел и госбезопасности. Френкель понял, что грядут чудовищные чистки, и, естественно, пытался избежать страшной участи. Ведь в третий раз ему могло и не повезти. Чтобы уволиться, требовался серьезный повод. Френкель, как обычно, дал взятку и 28 апреля 1947 года подал в отставку по причине серьезной болезни. Его проводили с почестями и очередной правительственной наградой.

И почти ровно через год он убедился в своей правоте: все его сподвижники были арестованы и приговорены к большим срокам заключения. Почетный пенсионер Френкель снисходительно наблюдал за судьбами известных ему людей и иронично улыбался. В 1960 году в возрасте семидесяти семи лет он мирно скончался, пережив многих своих врагов.

И, возможно, одесский вокзал, о котором мы рассказывали в начале главы, вычурный и помпезный, выстроенный им в рекордные сроки, был в какой-то мере зна`ком того, что он просит прощения у того города, который так скандально прославил.

Удивительный одесский говор, самобытный одесский язык, выражаясь высокопарно, есть плоть от плоти одесской истории. А она, в этом мы уже имели возможность не раз убедиться, весьма многогранна и неоднозначна. Вот потому мы и поговорим о языке Южной Пальмиры — такой же громкой легенде, как та же Сонька Золотая Ручка. К тому же частью одесского языка, увы, стала «феня» — сленг бандитов и налетчиков. Пару слов расскажем и о самой Молдаванке, которая выступила еще одним героем этой книги. И закончим словариком, без которого не обходится ни один очерк о языке.

Итак, Молдаванка. Юридически — один из исторических районов Одессы. Но на самом-то деле Молдаванка — это, как говорится, «больше Одесса, чем сама Одесса». Это — явление, мораль, нравы и нравственность, щемящая память и затаенная грусть. Это, выражаясь языком современной рекламы, своего рода стиль жизни. И, разумеется, невероятный, головоломный, удивительный язык. Который в какой-то своей части тоже родом отсюда.

О, эти старые дворы, поросшие травой… Дворы с многочисленными каменными пристройками, деревянными верандами, частыми палисадниками и хлипкими штакетниками, выкрашенными бессмертной зеленой краской! Именно сюда отступила и потому еще как-то выжила та, старая Молдаванка, которую «выгнали» с улиц нахальные автомобили и громоздкие строения, не вызывающие восторга из-за отсутствия архитектурных достоинств. Именно в этих двориках старой Молдаванки еще живут потомки ее коренных жителей: нищих портных, всю жизнь перелицовывавших, латавших и отглаживавших старую одежонку, которая продавалась потом на соседнем Толкучем рынке таким же нищим покупателям; чахлых девушек, с утра до ночи нашивавших у подслеповатых окошек мелкие пуговки на картонки для удобства их последующей продажи; измученных жизнью и работой прачек; наглотавшихся бумажной пыли чахоточных переплетчиков; блатных «авторитетов» и стоявших на самой низшей ступеньке уголовного мира мелких воришек, называемых «халамидниками»; хозяев убогих лавчонок; пробавлявшихся случайным заработком выпивох, сапожников и портовых рабочих, биндюжников, почти скрывшихся уже за дымкой легенды…

Да, биндюжники… Могучие, крепко стоявшие обеими ногами на земле мужики, заслуживающие не только отдельного рассказа, но и серьезного исследования, — они представляли собой совершенно исключительную касту, правильнее сказать, настоящее сообщество, со своим профессиональным союзом, линией поведения, отношением к жизни, моралью и заповедями. К примеру, у них было не принято бурно выражать любые чувства — восторг, печаль, радость или удивление. Многословие, по их разумению, было уделом парикмахеров и мелких торговцев. Не следовало совать нос в чужие дела и, упаси бог, интересоваться чужими заработками. Категорически запрещалось хаять пищу и тем более выпивку. Позорным считалось напиваться до полной неподвижности или выпивать со служками Погребального братства, которые «едят со стола чужого горя». Нельзя было сесть за стол, предварительно не накормив и не напоив коней. Несолидным считали того, кто, не разобравшись обстоятельно, пускал кулаки в ход. Не пользовался уважением и тот, кто откалывался и покидал компанию, вместо того чтобы посидеть с товарищами в трактире и, если будет охота, сплясать «семь сорок», да так, что в такт танцу начинали дрожать стаканы толстого граненого стекла на столах… Славные, наверное, были люди — если удавалось рассмотреть их душу. И если удавалось пробиться через толстую шкуру внешней сдержанности.