Михаил Ломоносов - Жажда познания. Век XVIII

Глаза от яркости Солнца совсем заплыли слезами. И Иван на секунду оторвался от трубы, вытер глаза платком, скользнул взглядом по отрешённому профилю Красильникова, не отрывавшегося от телескопа, и опять прильнул к стёклам. На блестящем, режущем глаз, несмотря на закопчённое стекло, диске Солнца выделялась горошина — планета Венера, которая медленно проходила по нему от края к краю. Прохождение длилось долго, затем Венера стала неторопливо сползать с диска Солнца. И всё то же самое повторилось, но только с другой стороны кругов: Венера с оборванным краем тянула за собой солнечный выступ — пупырь.

Оба астронома торопливо и старательно всё зарисовывали, стараясь не упустить ничего, но не имея пока времени осмыслить увиденное. И после затмения, в тот же день, они вместе с Ломоносовым до глубокой ночи подробно рассматривали свои зарисовки, сравнивали их и обсуждали явление. Ничем другим нельзя было объяснить искажение краёв Солнца, как тем, что оно не есть твердь, а искажение края планеты — только наличием на Венере атмосферы. И потому впоследствии, в специально изданной по поводу этого затмения брошюре, Ломоносов смело писал, что «планета Венера окружена знатною воздушною атмосферою, таковой (лишь бы не большею), какова обливается около нашего шара земного».

Это было первое доказательство наличия атмосферы на другой планете. Это было открытие.

Андрей Ушаков с подручными только что, не зная роздыху, лишь два раза позволив себе переспать в тепле, пригнал на казённых лошадях с подставами в Холмогоры. Два дня назад санный обоз с пенькой, с которым шёл Аверьян, миновал Холмогоры и проследовал на Архан­гельск; Аверьян же, как и подозревал Ушаков, остался. Не заезжая к исправнику, Ушаков зашёл в избу, заранее нанятую его нарочным у холмогорского плотника, который летом хлебопашествовал, а зимой вместе с сыновьями работал в Архангельске на Соломбальской верфи и потому Ушакова не стеснял. Расположился в той избе и боле на улицу ни разу не вышел.

Первый подручный Ушакова, Егошка Лапоть, дряблый телом, но невероятной хитрости мужик, в сыске и кознях преуспевший, отправился на встречу с двумя лазутчиками, которые шли с обозом и следили за Аверьяном.

Холмогоры — посад со слободами, раскинувшийся просторно, с захватом островов на Двине, но постоялый двор с трактиром при нём был один, на большой дороге в Архангельск. В том трактире, полном разного пришлого народу, Егошка и нашёл всех троих, и первым — Аверьяна. Сидел тот в углу, против входа, худой, неистовый; запавшими под лоб, будто ушедшими в тёмные подбровные круги, глазами рассматривал входящих. Каждого осенял двуперстным крестом, смотрел долго, испытующе, так и виделось, что ждёт кого-то.

Два лазутчика пристроились в другом углу, пили брагу по малости и совсем никому заметны не были. Трактир большой, открыт для всех от зари до зари. Санный путь в Архангельск накатан, проезжих много, никто трактира не минует, а большинство на постоялом дворе и ночевать устраивается.

— Таково уже второй день сидит, — докладывал Ушакову узнанное Егошка Лапоть, — Никуда не ходил: явно ждёт кого-то. Проел копейку, за то его и не прогоняет пока сиделец.

Потом рассказал, что сиделец всё же кричал на Аверьяна, чтобы тот крест свой раскольничий не больно выставлял. Да на севере к этому делу привычны и особо на то внимания не обращают. Сиделец орал более для отвода глаз.

Хитёр на выдумки был Егошка и совесть свою раскаяниями не терзал. За то и ценил его Ушаков, хотя и поговаривал, что кончит тот на виселице. Но платил хорошо и обоих сынов в Измайловский полк с малолетства определил; один уже офицера выслужил, второй им будет. По замыслу Егошки и подобрали, ещё в бытность Аверьяна в Петербурге в Тайном приказе, подручного Федьку, лицом и телом с Аверьяном схожего. Столь же сухого, жилистого, легко на себя лик одержимости напускавшего.

— Завтра! — твёрдо сказал Ушаков. — Более ждать нельзя.

На следующее утро, едва день разгулялся, Егошка переодел кафтан и поменял шапку, положил в карман вторую половинку распиленной монетки и пошёл в трактир. Утром народу было мало, еду ещё не сварили, кроме квасу да хлеба, ничего не подавали. Сиделец лишь для порядку в зал поглядывал, всё более на кухонной половине обретаясь.

Егошка Лапоть пошёл в трактир, обил валенки от снега, огляделся кругом и неспешно, глядя в упор на Аверьяна, пошёл к нему. Тот, привстав, осенил Егошку двуперстно, вопрошающе всматриваясь в него глубокими тёмными глазами. Егошка, нарочито поморщившись перед крестным знамением, сунул руку в карман, достал серебряную половинку, не сводя взгляда с Аверьяна и не говоря ни слова, положил её, щёлкнув об стол, и отдёрнул руку.