Николай Алексеев-Кунгурцев - Розы и тернии

— Здравствуй, Дуняша!.. Ну что, как здоровенька?

— Здравствуй, Андрей! Ничего, живу помаленьку. Присаживайся. Сбитеньку хочешь?

— Пожалуй, выпью… А мужа нет дома?

— Нет… — ответила Дуняша, подавляя вздох.

— Часто он дома не бывает?

— Да частенько.

— Дела, чай?

— Должно, дела.

— А не скучно тебе одной-то все?

— Скучно не скучно, что поделаешь! — тяжело вздохнув, сказала боярыня.

— Что ты невесела, Дуняша?

— С чего веселиться?

— Да ведь и печалиться, кажись, не с чего: дом — полная чаша, муж молодой, ласковый, любит тебя…

— Любит ли? — сорвалось с губ боярыни.

Андрей насторожился:

— Как не любит! Да разве тебя можно не любить?

— Кабы так!

— А то нет? — спросил Подкинутый и даже подался вперед корпусом, — так его интересовал ответ.

Но Авдотья Тихоновна не ответила.

Андрей молча пил сбитень.

— Друг ты мне, Андрюша? — неожиданно прервала молчание боярыня.

— Дуня! Сама знаешь… — с упреком ответил молодой человек.

— Верю… Да… Знаешь, когда тяжко, хочется душу отвести с человеком верным… Андрей! Горе есть у меня большое!

— Поведай мне.

— И то хочу. Никому не жаловалась и не буду, а тебе скажу… Не люба я мужу, Андреюшка!

Глаза Андрея блеснули, но он не выдал себя и спросил:

— Не кажется ль это только тебе, Дуняша? Что он за человек, если тебя не любит!

— Эх, если б это только казалось! — с горечью воскликнула Авдотья Тихоновна. — То-то и беда, что на деле так! Любил бы меня, разве оставлял бы каждый вечер одну? Ни одного дня мы с ним вместе целого не провели! Раньше еще все ничего, а теперь… да какое теперь! С той самой поры, как из заморской страны приехал, так совсем скверно пошло. Только солнце к западу близко — слышу, коня седлать велит. Вскочит на седло и уедет, и прощай не скажет. Куда ездит — не ведаю! Приезжает ночью, а то утром ранним, веселый-веселый такой, улыбка во весь лик. А на меня и глазом не посмотрит.

— А ты спрашивать не пыталась, куда ездит?

— Как не пытаться! Пыталась. «Нужно, — говорит, — мне» — вот и весь сказ. Спрашивала я и холопей — никому не ведомо, куда ездит. Ох, Андреюшка! Если б знал ты, как тяжко мне! Ночей не сплю — плачу от вечерней зари до утренней, все думаю, как вернуть мне любовь мужнюю!

Андрей встал и подошел близко к боярыне.

— Дуня! Вот она, судьба-то! Я ли не любил тебя, а ты меня и слушать не хотела, теперь самой пришлось стать немилой женой. Ты вот говоришь, что у тебя тяжко на сердце, что болит оно… А как у меня-то сердце болело, когда он — бес этот, Павел — отнимал тебя у меня… Эх, родная моя! Вспомнить, так и то жутко, а каково терпеть! Да ты теперь понимаешь сама… Что таиться, Дуняша! И теперь у меня еще не все прошло… Тише стало, но все нет-нет да и нападет тоска, когда вспомню, что счастье мне боярин вот этот самый, муженек твой — ветрогон, украл… Да и не люблю же я его! Ох, как не люблю! Так бы вот, кажись, и убил!

— Полно, Андрюша!

— Нет, я правду говорю, Дуня! Кабы он взял тебя у меня да счастливой сделал — ну, тяжко мне было б, а все я хоть твоему счастью радовался бы… У, ирод! Дуняша! Голубка моя! Я все вызнаю про мужа твоего, как бы он ни скрывал… Шаг за шагом его выслежу… Обещай только… — голос Андрея задрожал от волнения, — только, что опять ты будешь со мной всякой думой своей делиться, будешь «дружком милым», как встарь, называть. Ничего больше не надо мне, солнышко мое ясное!

И Андрей поднес к губам и покрывал поцелуями руки ее.

— Обещаю! Обещаю, родной! Только разведай!

— Вот крест тебе святой, что разведаю!

— Он едет! — говорили друг другу бояре. Кто едет, о том не спрашивали, каждый из них знал, что это — «королевич», принц датский, Иван, или Иоанн, как любили да и до сих пор любят называть по-церковному некоторых лиц, носящих это имя, или Яган — испорченное Иоганн — как записан этот принц в бумагах того времени.

10 августа 1602 года он прибыл к устью Наровы, плыл на царских судах и при громе пушек ступил на Русскую землю.

К Москве ехали не торопясь. Это была скорее увеселительная прогулка, чем путешествие: где б ни остановился королевич, в городе ли, в бедной ли деревеньке, всюду и он, и его многочисленная свита находили все нужное для отдыха, начиная от царского обеда и кончая великолепными шатрами; всюду же в городах их встречали с почестями, с музыкой, с пушечным громом, с звоном колоколов. Прогулки по рекам на лодках, охота в лесах, еще мало тронутых топором дровосека, прерывали однообразность путешествия.