Сьюзен Зонтаг - Поклонник вулканов

— Ты ведь заметил, когда я ушел, — говорил на следующий день Скарпиа в портовой таверне одному из своих осведомителей, который участвовал в жуткой расправе с герцогом. — Ну а что потом-то было? Он все еще оставался жив?

— Да, — ответил стукач. — Все жив, скажу вам. Орал вовсю мочь, а кровь так и хлестала с его башки.

— И все еще был жив?

— Да, синьор. Но вы ведь знаете, кровь лилась прямо ручьем, как пот, когда он заливает грудь… — (Осведомитель был носильщиком паланкинов, поэтому его сравнения соответствовали роду занятий.) — Вы ведь знаете, когда пот течет прямо по груди и иногда скапливается там, где солнечное сплетение. — (Одетый в безупречный цивильный костюм, барон не знал этого, но пусть говорит.) — …Кровь у него скопилась в центре груди, и он захотел избавиться от нее вот так. — Носильщик паланкинов замолк, чтобы показать как: он опустил подбородок и стал дуть на воображаемое место поверх своей жирной груди. — Ну он, это самое, дул, — продолжал рассказывать осведомитель. — А больше он ничего и делать-то не мог. Чтобы, это самое, сдуть кровь. Ну а потом один из наших ребят решил, что он, это самое, пытается колдовать и дует на себя, чтобы стать невидимкой и исчезнуть. Ну и тогда он выстрелил.

— А после этого он отдал концы?

— Почти отдал. Он ведь потерял много крови.

— И все еще трепыхался?

— Ага. Тогда к нему подошли еще несколько наших ребят с ножами. Кто-то резанул его по ширинке панталон и отрезал, ну, это самое… ну вы знаете чего, и показал эту штуку всем. А потом мы затолкали его в бочку с дегтем и бросили в огонь.

Когда об этом изуверстве стало известно в Палермо, Кавалер содрогнулся. Он любил герцога и восхищался его коллекциями. Многое из того, что погибло, уже никогда не возместить. Помимо картин у герцога в библиотеке хранилось несколько неопубликованных работ Атанасиуса Кирхера. А также имелась рукопись (Кавалер с тревогой подумал, что это, должно быть, единственный экземпляр) автобиографии его приятеля Пиранези [67] Пиранези Джованни Баттиста (1720–1778) — итальянский гравер. . Какая утрата! Кавалер болезненно поморщился. Какая ужасная потеря!

Кавалерша и герой в эти дни только и говорили о герцоге и его брате. В превратностях их судьбы они усматривали склонность неорганизованной толпы превращаться в стадо дикарей, именно поэтому нужно всячески защищать неприкосновенность частной собственности, в первую очередь собственности привилегированных сословий. Разумеется, Кавалер был того же мнения, но вслух об этом особо не распространялся, а если и говорил, то с таким жаром и раздражением, как они. Хотя коллекция и представляет собой нечто гораздо большее, чем просто особая форма собственности (конечно, уязвимая и легко подверженная пропаже или гибели), то и горе коллекционеру трудно разделить с кем-либо, кроме как с другими коллекционерами. А по поводу гибели государств или живых людей Кавалер давно уже перестал скорбеть.

Услышав про трагические события в Неаполе, королева не выразила ни горя, ни негодования. Прочитав подробный отчет своего самого доверенного агента, оставшегося в столице, о кровавой гибели герцога с братом и других знатных аристократов от рук разбушевавшейся черни, она пригласила к себе на чай свое самое доверенное лицо здесь, в Палермо. Закончив читать письмо Скарпиа, она протянула его супруге Кавалера и сказала: «Je crois que le peupie avait grandement raison» [68] Ну что ж, народ лучше знает, как поступать ( франц. ). .

От этих слов Кавалершу даже передернуло. Она не любила Скарпиа. Да его никто не любил. Но она старалась, как и всегда, на все смотреть глазами венценосной подруги. Королева разъяснила, что не доверяет князю Пиньятелли, которого они с мужем назначили перед бегством из Неаполя регентом королевства, и как она вскоре смогла убедиться, оказалась целиком и полностью права, ибо Пиньятелли спустя несколько недель самовольно покинул столицу. Не доверяла королева также и этому кардиналу Руффо из Калабрии, который готовился тайно возвратиться на материк, чтобы возглавить там крестьянское движение сопротивления французам. Но вот барону Скарпиа королева все же доверяла. Сказав жене Кавалера следующее: «Vouz verrez, ma chére Miledy. Notre Scarpia restera fidéle» [69] Видите ли, моя дорогая миледи. Наш Скарпиа неизменно верен нам ( франц. ). .

После убийства герцога с братом толпы черни еще несколько дней продолжали грабить и уничтожать имущество аристократов, поэтому «патриоты», как называли себя благородные дворяне, укрылись в замке Ово и с его зубчатых стен смотрели по вечерам на костры на биваках, которые французские войска разбили вокруг города. Когда корпус генерала Шампионе вошел в Неаполь, Скарпиа скрылся. Между населением города и французскими батальонами в течение трех дней шли ожесточенные уличные бои, наконец французы взяли верх, над королевским дворцом затрепетал трехцветный французский флаг, а из замка потянулись в город вереницы местных революционеров. Барон же ничего этого не видел и в качестве очевидца не мог представить королеве отчета, ибо все эти дни прятался.