Дмитрий Дмитриев - Император-отрок. Историческая дилогия

Левушка подошел к двери и, толкнув ее ногой, открыл. Это была пыточная со всеми адскими инструментами и приспособлениями к терзанию живого человека: там были дыба, жаровня, всевозможного рода клещи и кнуты и т. д. Храпунов побледнел при взгляде на это.

– Что, или не понравилось? Да ты все щеголяешь в убранстве? – полунасмешливо, полусерьезно сказал Ушаков, показывая на ручные и ножные кандалы, и, крикнув солдата, приказал снять их с Левушки.

Храпунов был освобожден от цепей.

– Ну вот, теперь нам с тобой говорить вольготнее будет! – произнес Ушаков, а затем спросил: – Так ты про подложную духовную, которую смастерил твой приятель Иван Долгоруков, ничего не знаешь?

– Ничего, клянусь вам, и под пыткой то же самое скажу, – откровенным голосом проговорил Храпунов.

Ушаков устремил свои холодные, проницательные глаза на Левушку и долго смотрел на него, как будто желая проникнуть в глубину его души, а затем произнес:

– Зачем пытать тебя? Зачем ломать молодые кости и рвать молодое тело? Вижу, ты невиновен. О том так и донесу ее императорскому величеству, всемилостивейшей государыне. Гей, уведите его, а цепей не надевать!

Солдаты отвели Храпунова обратно в острог.

Хотя Ушаков и нашел Левушку Храпунова невиновным в том преступлении, которое было взведено на него, но все же Левушке пришлось долго бы еще сидеть в остроге, если бы за него не вступился его дядя.

Петр Петрович, отпустив Марусю с князьями Долгоруковыми, заскучал и решился ехать в Москву поразведать про своего племяша. По приезде в Москву он сразу сходил помолиться в часовне Иверской Божией матери о помощи и заступе своему злополучному племяннику. Молитва укрепила и успокоила его.

Петр Петрович в дверях часовни увидал какого-то человека с красным опухшим лицом, одетого в засаленный и рваный камзол, который в то время носили мелкие чиновники или приказные; в руках у него была потертая треуголка, за ухом торчало большое гусиное перо, а на шнурке через плечо болталась медная чернильница. Это был пропившийся и отрешенный приказный Доримедонт Синегубов.

– Господин военный, не потребуется ли тебе какую просьбу составить или какую ни на есть кляузную бумажонку сочинить? – хриплым голосом проговорил он, обращаясь к Гвоздину.

– Пошел! Я кляузными делами и смолоду не занимался, – сердито ответил Петр Петрович.

– А может, просьбу какую настрочу. Я их куда горазд писать… Такую настрочу, что не токмо судья, а и камень у меня заплачет… Уж очень я горазд жалостливые да слезливые просьбы составлять.

– Да отстань ты, крапивное семя! Вот пристал!

– А ты не брезгуй мною, пригожусь. Соблаговоли бедному приказному пятак на хлеб насущный, – как-то вдруг, не переводя духа, выпалил Синегубов.

– Не на хлеб, чай, на вино?

– Отродясь хмельного не употребляю.

– По твоим глазам и роже видно, что не употребляешь.

– Напрасно обижаешь, господин военный, бедного человека! – И Синегубов, очевидно обидевшись, повернул опять к часовне.

– Постой, вернись! – крикнул ему вслед Петр Петрович. – Ты говоришь, что горазд строчить разные просьбы? Так напиши ты мне, да только как следует… чтобы было с чувством.

– Говорю, у меня камень прослезится!.. Какую и кому? Сказывай! – Радуясь заработку, Синегубов быстро вынул из кармана свернутую в трубку синюю толстую бумагу, взял перо, как бы приготовляясь писать, и обратился к секунд-майору: – Подставляй спину…

– Что такое? – с удивлением воскликнул тот.

– Подставляй, говорю, свою спину! На ней буду просьбу строчить. За неимением стола можно и на спине писать!

– Ну, брат, это ты оставь, пойдем ко мне на постоялый, там и составим просьбу.

Петр Петрович привел приказного в свою горенку на постоялом дворе и, рассказав ему о беде, случившейся с его племяшем Храпуновым, заказал написать просьбу царице.

Синегубов был на самом деле большой мастер составлять просьбы и разные жалобы; он очень дельно составил просьбу Петру Петровичу на высочайшее имя и, получив за свой труд полтину серебра, в тот же день напился мертвецки пьяным.

Петр Петрович с просьбою отправился в Кремль ко дворцу и стал выжидать удобного времени подать просьбу государыне лично в руки.

У подъезда дворца стояла золотая карета, запряженная в шесть белых коней. Около нее толкались гайдуки и придворные лакеи.

– Сия карета дожидается ее императорского величества? – робко спросил секунд-майор у одного из лакеев.

– Да, – коротко ответил ему лакей.