Стивен Прессфилд - Последняя из амазонок

Рыжегривка, лошадь моей сестры, дожидалась рядом с навьюченной на спину торбой.

— Ты собираешься последовать за Селеной?

Европа шикнула, чтобы я замолчала.

— Зачем ты за мной потащилась, Скелетик?

Это прозвище я получила за худобу: пересчитать мои рёбрышки в ту пору не составляло никакого труда.

— Возьми меня с собой! — попросила я вместо ответа.

Поднявшись на гребень холма, Европа замерла неподвижно, вслушиваясь и всматриваясь во тьму, и, удостоверившись в том, что я не привела с собой «хвост», сбежала вниз.

— Смотри! — Она схватила меня за запястье и сунула мою руку себе между ног. — Видишь? Это женская кровь!

У меня даже волосы встали дыбом: сестрица дождалась первых месячных! Отныне она могла называться женщиной. Теперь, когда мои глаза приспособились к сумраку, я увидела, как утоптана земля под её ногами: наверняка перед моим прибытием она плясала от радости. Сейчас сестра отвернулась от меня и в радостном возбуждении воздела обе руки к луне, одно из имён которой носила. Ведь всем известно, что Европа означает «круглолицая», а это титул ночного светила. Имя роднило мою сестру и с нашей наставницей, ибо «Селена» — не что иное, как «полная луна».

Дыхание струилось в воздухе паром. Вид Европы, охваченной экстазом, поверг меня в восхищение. Серебряная игла, пронзающая зелень деревьев, словно прокалывала тело сестры.

— Возьми меня с собой, сестра!

— Ты должна сохранить эту тайну. Слышала, о чём сегодня толковали мужчины?

Действительно, на рассвете сегодняшнего дня мы с Европой выбрались в город, где проходило собрание, и из маленькой рощицы возле холма Пникс вместе с женщинами, детьми и рабами, которым закон запрещал участвовать в обсуждении политических вопросов, слушали, как мужчины говорили о судьбе Селены и о мерах, которые необходимо предпринять в связи с её преступным побегом.

Возмущению не было предела, ведь бегство пленницы сопровождалось настоящей резнёй. Не успела ещё высохнуть кровь убитых, как ко всем их родичам мужского пола поспешили гонцы с печальным известием, в то время как женщины уже голосили и рвали на себе волосы над телами своих мужей, сыновей и братьев.

Неудивительно, что решение собрания было однозначным: седлать коней и готовить оружие. Командиром отряда преследователей назначили отца. Сборы, однако, оказались делом хлопотным и долгим. Пока доставляли припасы и раздавали оружие, первоначальный пыл основательно утих. Здравый смысл говорил, что вся эта затея совершенно нелепа: кто сможет настичь верховую амазонку, имеющую преимущество чуть ли не в полдня и скачущую во весь опор? Все понимали, что Селена будет гнать коня, пока тот не свалится, а потом украдёт другого, тогда как её преследователям придётся покупать или нанимать свежих лошадей у местных жителей, и без того раздражённых деяниями амазонки, не говоря уже о вооружённом отряде, ступившем на их землю без дозволения местных правителей.

Сам Тесей, после того как советники сообщили ему о случившемся, устранился от участия в погоне, заявив, что иные государственные дела — такие, как возрастающая дерзость некоторых мелких правителей, стремящихся отделиться от Афин и находивших себе сторонников даже в народном собрании, где царь уже не пользовался непререкаемой поддержкой, — гораздо важнее, нежели побег одной-единственной пленницы.

Прошёл день, и ещё один. Гнев поостыл, сменившись скорбью по погибшим и обычными для суеверного сельского люда толками о том, что всё случившееся следует рассматривать как знак немилости богов.

В конце концов, никто не мог, положа руку на сердце, заявить, что погибшие пали безвинно. Стало быть, имелась возможность объявить, что Селена учинила свою расправу с соизволения небес. Разумеется, родные и близкие убитых ею людей по-прежнему жаждали отмщения, но все они были бедны и не знатны, а потому и думать не могли о том, чтобы организовать погоню самостоятельно. Ну а большинство свободных граждан укрепилось в той мысли, что чем скорее все забудут о кровавом побеге обезумевшей пленницы, тем будет лучше.

Правда, среди тех, кто не оставил идею отомстить Селене, имелись и могущественные люди. Так, Ликос, сын Пандиона и брат Эгея, отца Тесея, считал, что трон Афин по праву должен принадлежать ему, а потому, равно как и по некоторым иным причинам, затаил на племянника злобу. Этот человек усмотрел в истории с беглой амазонкой возможность навредить своему врагу. Поэтому, имея своей целью настроить народ против царя, он выступил на собрании с пламенной речью. Подобное преступление, заявил он, оставшись безнаказанным, непременно вдохновит на дальнейшие злодеяния, причём не только мужчин и юношей, способных лишь на безобидное удальство, но и женщин, ищущих случая проявить свою гнусную природу.