Стивен Прессфилд - Последняя из амазонок

Наш корабль, натягивая канаты, заплясал на воде, и палуба стала ускользать из-под ног. Кони забились и принялись испуганно ржать. Меня послали на помощь палубным матросам успокаивать животных.

Как же отважны были эти юноши и насколько захвачены предстоящим приключением! Хотя в эти мгновения никто из них даже не думал ни о моей сестре Европе, в погоню за которой они отправлялись, ни тем паче о Селене, преследовать которую должны были по решению народного собрания. Сомневаюсь, чтобы образ амазонки сколько-нибудь занимал воображение мужчин — не только рядовых воинов и гребцов, но и моего отца и даже Дамона. В конце концов, кем была для них амазонка? Кто по-настоящему знал её? Кто имел представление о богах, которым она поклонялась, или о непререкаемых законах любви и чести, определявших каждый её поступок?

Только я.

Когда я, обходя гребцов, искала на палубе свою койку, в моей душе сам по себе зазвучал голос Селены. Образ её предстал перед моим мысленным взором, и я снова услышала её завет, тот самый, которому мы с сестрой внимали всего три дня назад, когда она решила оставить нам память о себе, предвидя свой — возможно, очень скорый — конец.

Кто мог понять Селену и высказаться в её оправдание?

Только я.

Я почувствовала, как киль последний раз пробороздил песок. Корабль освободился от канатов, гребцы, уже рассевшиеся по скамьям, налегли на вёсла, и корабль развернулся, устремляясь в открытое море. Меня едва не стошнило, а бедные лошади с перепугу опустошили свои кишечники и мочевые пузыри прямо на палубный настил.

С благословения небес корабли отправились в путь.

Мы вышли в море.

Я родилась не в стране амазонок, а в десяти днях пути на север, среди чёрных скифов. Несмотря на название, они вовсе не были чернокожими, как эфиопы, но обладали великолепными чёрными волосами. И мужчины и женщины этого племени славились как свирепые, яростные бойцы. Моя мать Симена была дочерью Протея, сразившегося в поединке с самим Гераклом и убитого им перед Тифоновыми вратами Фемискиры, столицы Амазонии. Мать умела говорить по-эллински, на языке пеласгов и эолийцев, и хотела, чтобы и я выучилась этому — для блага нашего свободного племени. Правда, наш народ считает людские наречия и способность убеждать противника при помощи слов чем-то низшим по сравнению с прямым действием и примером, каковые представляет собой язык эхала, то есть природы и божества. Речь среди моих соплеменников не в почёте: даже младенцы лепечут мало, ибо им внушают, что коль скоро кони и ястребы обходятся без слов, то это возможно и для людей. Таким образом, заучив звуки и буквы обитателей городов, я во имя свободного народа поступилась собственным благом, ибо тем самым отгородила себя от богов и соплеменников.

Люди говорят, будто бог сотворил небо. Это суждение ошибочно, бог и есть небо, ибо творение не может быть отделено от творца и всё сущее в мире и сотворённое им есть бог. Сперва с неба грянул гром, разразилась гроза, хлынул ливень и посыпался град. Сто раз по сто тысяч зим продолжалось одинокое буйство стихии, пока не явились орёл, сокол и прочие обитатели воздуха. Тысячу тысячелетий парили они, не касаясь земли, ибо она ещё не была сотворена, но сутью своею счастливо пребывала в воздухе и в самих этих существах, давая им силы, питая тело и дух. Бог пребывал во всех своих творениях, и каждое из них было его частицей — но что есть частица бога, как не сам бог?

Небо, уставшее от одиночества и жаждавшее общения, выделило из себя мать нашу Землю. Огненными стрелами рассекло оно её чрево, дабы носила она океан, и горы, и внутренние моря. Всё это, великое и священное, также оставалось частицей бога, а может ли частица бога быть чем-либо иным, нежели богом?

А затем с неба снизошла Кобылица. Изначально лошадь летала быстрее орла и в устах божества именовалась «степной орлицей», как и доселе зовёт её свободный народ. Кобылица первой создала сообщество живущих, ибо до того всяк сущий в мире существовал сам по себе, в союзе лишь с богом и Землёй. Она же сотворила и священный язык, согласующийся с языком божества, обозначающий суть в молчании и не требующий даже взгляда или потряхивания гривой. Язык сей хотя и сохранился поныне, но становится понятен людям лишь в разгар свирепой, кровопролитной битвы.

Внемли, о народ свободный, грому речений бога, Звукам истинной речи, речи единственно правой, Речи, лишь доблестным внятной, звуки поскольку её Выбиты молотом битвы на наковальне Ареса.