Гэри Дженнингс - Тропой Предков

Когда я вошёл в хижину, Цветок Змеи даже не подняла глаз.

— Мне нужен сонный отвар для моей матери.

— У тебя нет матери, — сказала она, так и не взглянув на меня.

— Что? Даже у метисов есть мать, колдунья. Это только вы, ведьмы, рождаетесь из грязи и помёта летучих мышей.

Моей матери нужен отвар, пусть она заснёт, чтобы духи сна смогли побороть недуг.

Но хозяйка продолжала ворошить зелёные листья, темневшие и дымившиеся на плоском камне.

— Метис входит в мой дом, дабы попросить об одолжении, а вместо этого оскорбляет меня. Неужели старые боги ацтеков настолько ослабли, что полукровка может оскорблять женщину с незапятнанной кровью?

— Прошу прощения, Цветок Змеи. Я так переживаю за больную мать, что забыл своё место.

Я смягчил тон хотя бы потому, что, не больно-то веря в силу древних богов и духов, понимал: знахаркам, следующим тайными тропами, ведомо много сокровенного и умения их обширны. Мне очень не хотелось из-за пустяковой ссоры обнаружить потом в своей постели змею или отравиться за обедом.

Я кинул на землю рядом с колдуньей маленький кисет из оленьей кожи. Она поворошила дымившиеся листья, не глядя ни на кисет, ни на меня.

— И что это? Сердце обезьяны? Размолотые кости ягуара? Какую магию знает мальчик-метис?

— Испанскую магию. Это медицинское снадобье... Не такое сильное, как твоё, — торопливо добавил я, — но другое.

Я увидел, что Цветок Змеи заинтригована, но слишком горда, чтобы признать это.

— Магия бледнокожих слабаков, которые, не в силах противостоять богу солнца, обгорают и падают в обморок.

— Я принёс это, чтобы ты сама убедилась, сколь смехотворно слабы испанские снадобья. Порошок, что внутри этого кисета, отец Антонио использует, чтобы прижигать кожные наросты. Его смешивают с водой и растирают на больном месте. После этого нарост исчезает, а место, где он был, некоторое время растирают раствором послабее, чтобы не дать болезни вернуться.

— Ба! — Она пнула кисет, и он полетел через комнату. — Мои зелья сильнее!

Цветок Змеи соскребла зелёное вещество с раскалённого камня в маленькую глиняную чашку.

— Вот, метис, отнеси это Миахауцуитль. Это сонный отвар, я специально его приготовила, зная, что ты придёшь.

Я изумлённо уставился на колдунью.

— Но как ты догадалась, что я приду за снотворным?

Она визгливо рассмеялась.

— Я много чего знаю.

Я потянулся за чашкой, но Цветок Змеи отодвинула её, смерив меня оценивающим взглядом.

— Ты вымахал, как стебель маиса под солнцем. Ты больше не мальчик. — Ведьма ткнула в меня пальцем. — Я дам тебе это снадобье, и духи сна исцелят Миахауцуитль, но взамен ты должен будешь послужить мне.

— Каким образом?

Она снова визгливо рассмеялась.

— Узнаешь потом, метис, всему своё время.

Я поспешил обратно к матери, оставив кисет из оленьей кожи у колдуньи. У неё на тыльной стороне ладони имелся как раз такой нарост, какие отец Антонио легко сводил у испанцев с помощью ртутной смеси. Именно это средство я и принёс ведьме. Мне было понятно, что Цветок Змеи страшно из-за этого нароста переживает, ведь неспособность колдуньи самой избавиться от кожного недуга могла заставить жителей деревни усомниться в её магии. И то сказать: под силу ли ей изгонять демонов хвори из других, если она не может помочь себе?

На обратном пути я принюхался к снадобью, которое дала мне Цветок Змеи, и мне стало любопытно, из чего оно состоит. Я узнал мёд, лайм и октли — сильнодействующий напиток, сходный с пульке, который делают из перебродившего сока агавы. Входили в состав снадобья и другие травы, в том числе, как я узнал позже, йойотль, снадобье, которое жрецы ацтеков использовали для успокоения и умиротворения тех, кто предназначался в жертву богам. Их опаивали йойотлем перед тем, как вырезать сердце.

Три дня спустя колдунья востребовала с меня долг. Явившись ночью, она повела меня в джунгли к тому месту, где когда-то мои предки-ацтеки приносили детей в жертву богам. Накидка с капюшоном покрывала Цветок Змеи с головы до пят. Я последовал за ней с опасением: руки женщины скрывал плащ, но пальцы ног были видны — и к каждому был прикреплён коготь. А что ещё могло таиться под длинной накидкой, просто боязно было подумать.

Однако, хоть меня и прошиб холодный пот, это нежданное приключение отвлекло меня от тревог менее таинственного, но более ощутимого свойства. После того случая с управляющим отец Антонио и Миаха несколько раз заводили какой-то спор, и хотя, стоило мне приблизиться, отсылали меня прочь, не давая услышать ни слова, и так было ясно, что речь идёт обо мне.